− Где-где… У себя в Краснодаре, − нехотя отозвался Пашка, отводя глаза в сторону.

− Понятно, что не в Алабаме, − усмехнулся соперник. – Я спрашиваю, где конкретно?

− В спортивном клубе, на районе…

− И как же этот твой вид спорта называется?

− Я же сказал – самбо. С военно-прикладным уклоном…

− Ладно, не хочешь говорить – не говори, − махнул рукой борец. – Только не надо тут вешать мне лапшу, Седой. Это скорее на айкидо смахивает, да и то – именно смахивает и не более…

Седым Пашку прозвали за пепельный от рождения цвет волос. Причем каждый раз, будь то в деревне, в школе или потом в армии, его точно так же сходу окрещивали новые однокашники и сослуживцы.

А секрет, где и кто тренирует его, Пашка не только не открывал никому из приятелей, но и наотрез отказывался показать им даже самые простейшие приемы. Исключением был лишь Ванька…

Учить его Игнатов начал вскоре после того, как Шаховцева в шесть лет тайком от матери все-таки окрестили в здешней церкви. Восприемниками были тетка Таня и Пашка, которому как раз накануне стукнуло тринадцать, и батюшка разрешил ему быть крестным Ваньки. Впрочем, это отдельная история…

В то же лето Игнатов стал потихоньку посвящать крестника и в тайны своего хитроумного боевого искусства.

Как правило, для этого они уезжали на велике в лес или в дальний карьер, где Седой учил его нападать и защищаться, а кроме того, заставлял падать и кувыркаться на голой земле. Ваньке, естественно, это не нравилось. Куда интереснее было лихо сшибать с ног своего тренера или метать в дерево «всамделишный» нож, чем набивать самому себе шишки и синяки на жесткой стерне! Но Игнатов сказал, что без этого нельзя постичь все остальное. И не только рассказал, но и показал, что называется, наглядно.

В то утро они укатили на велосипеде за три километра от Войновки, за дальнюю косу, где над берегом вздымался высоченный утес. Оставив Шаховцева внизу, Седой вскарабкался на самую вершину и, крикнув оттуда: «Смотри!», неожиданно ринулся вниз…

До сих пор Шах помнил тот мгновенный, бескрайний ужас, когда Пашка кубарем летел с каменистого, почти отвесного склона!.. Ваня аж заревел от страха, решив, что друг непременно разобьется насмерть…

Он пришел в себя лишь когда его на его плечи легли чьи-то руки.

− Ты что, глупый? Вот он я!

Сквозь пелену слез он разглядел Игнатова. Крестный присел перед ним целый и невредимый, успокаивающе ероша Ванькину макушку, повторяя:

− Ну все, успокойся. Видишь, я даже не поцарапался!

Когда же страх прошел, изумлению маленького Шаховцева не было предела. А крестный еще пару раз скатился с обрыва, а потом объяснил, что если он, Ванька, будет слушаться и старательно повторять все за ним, Пашкой, то научится не только одолевать в драке почти любого, но и безболезненно прыгать и падать с любой высоты.

В то лето они протренировались неполных два месяца, но кое в чем Иван все же поднаторел. Когда к сентябрю мама привезла его в Куранск, то в первый же день в детском саду Шаховцев сумел накостылять своему давнему обидчику Витьке, с которым до сей поры никто у них в группе не мог справиться.

Но по настоящему Шаховцев оценил «Систему» (как называл то, чему учил его Пашка) после той страшной истории с Вовкой-Хлыстом – верзилой из Рябиново, успевшим к своим девятнадцати отсидеть два года в колонии за грабеж.

Случилось это в местном клубе, где по выходным неизменно крутили какое-нибудь интересное кино. Клуб был один на четыре деревни, потому каждую субботу-воскресенье туда стекался народ со всей округи. Вот и в тот вечер в Войновку вместе с компаниями из других сел подвалила ватага из Рябиново во главе с Хлыстом. Однако здешние пацаны, понятное дело, оказались в клубе раньше всех и успели занять первыми задний ряд, который почему-то считался среди ребят привилегированным. Из-за этого все и началось.

Поначалу Хлыст попытался было привычно турнуть пацанов и расположиться с верной кодлой на своем привычном месте. Но на этот раз среди войновских оказался приехавший на каникулы Игнатов, который напрочь отказался пересесть.

− Эй, фраер сопливый, ты че, меня не понял? – угрожающе надвинулся на него Хлыст.

Игнатов поспешно поднялся, что-то тихо сказав в ответ. Со стороны могло показаться, что он извиняется перед местным авторитетом. Но тот вдруг побелел от злости, резко опустил руку в карман телогрейки, и в следующую секунду в ней что-то блеснуло, устремившись к Пашкиному лицу.

Что произошло дальше, поначалу никто не понял. Шаховцев успел заметить лишь, как крестный неловко вскинул руку, будто пытаясь заслониться от удара, неуклюже качнулся в сторону – и в следующий миг Хлыст, закрутившись волчком, грохнулся на пол. Казалось, он просто поскользнулся и вот-вот вскочит на ноги, размазав противника по стенке.

Но Хлыст не вставал, а лишь со сдавленным стоном корчился между рядами. Правая рука, на которую был надет массивный металлический кастет с внушительными шипами, была неестественно вывернута и распухала прямо на глазах.

Дальнейшее Ванька помнил смутно. В клуб набежали взрослые, следом примчались местная фельдшерица и участковый. Из сельсовета к клубу подогнали «УАЗик», куда на брезенте загрузили так и не оклемавшегося после падения Хлыста.

Уже в районной больнице выяснилось, что у него, кроме сломанной в двух местах руки, серьезно поврежден позвоночник. Причем настолько серьезно, что бывший гроза окрестных сел так и остался калекой.

История эта наделала много шума в селе. Из райцентра даже приезжал следователь, опросив всех, кто был тот вечер в клубе. Но очевидцы рассказывали в основном одно и то же: пьяный Хлыст, попытавшийся садануть в лицо кастетом Игнатову, промазал и навернулся сам, без какой-либо посторонней помощи. То же самое, кстати, подтвердил и сам Вовка, сказав под протокол, что зацепился за что-то ногой. «Надо было этого щенка из зала выволочь и там урыть!..» − в бессильной злобе шипел он, недвижно распластавшись на койке.

В общем, все единодушно сошлись на том, что произошел несчастный случай, в котором виноват сам пострадавший. Поначалу на него даже завели дело по статье за особо злостное хулиганство, граничащее с разбоем. Как же: ранее судимый, с кастетом, чуть было не изувечивший несовершеннолетнего! Но все же не посадили, приняв во внимание то, что после травмы позвоночника у обвиняемого полностью отказали ноги.

Правда, некоторые недоумевали: как же это Хлыста так угораздило оступиться? Особенно удивлялся участковый дядя Коля: «Это надо же − нарочно так не навернешься!» − качал он головой, когда однажды по-соседски чаевничал у бабы Нюры. «Это Господь его наказал, − сердито отвечала Анна Степановна. – Вот те Истинный Крест!»

Постепенно страсти улеглись, история подзабылась, и жизнь в Войновке потекла своим чередом. Лишь Шаховцев заметил, что с той поры и до конца лета, Пашка, будучи в церкви, перестал причащаться во время воскресной литургии. Нет, он все так же следил за порядком во время службы, выстраивал ребят в очередь к чаше, но вот сам так ни разу и не подошел…

Лишь несколько лет спустя Игнатов рассказал крестнику всю правду:

− Никакая это не случайность. Я его специально уделал.

− Специально?

− Ага. Когда он меня начал с места выгонять, я его тихонько петушней парашной обозвал. Чтобы он разозлился и первый на меня бросился. Вот только духу не хватило его насмерть завалить. А надо было бы…

− За что?! – в ужасе вытаращил глаза пятнадцатилетний Шаховцев.

− За Светку.

− За какую Светку? Нашу, из Войновки?

− Нет, из Рябиново.

− Это глухонемую, что ли?

− Ага.

− Которая утопла в тот год?

− Да. Только не утопла, а утопилась. Из-за этого ублюдка.

− Как это?

− А так. Изнасиловал он ее. Специально выбрал ту, за которую заступиться некому: родителей нет, только бабка из ума выжившая. А девка не перенесла и руки на себя наложила…

− А ты-то откуда об этом узнал?

− Так, считай, всем в округе это было известно. Когда Светку из речки выловили, в морге экспертиза показала, что перед смертью ее избили и надругались… На Хлыста тогда сразу вышли, вот только доказать ничего не могли – наглухо в отказ ушел и все тут. Так и пришлось его выпустить за недоказанностью. Ты, Ванька, просто малой тогда еще был, всех дел не знал…