ВОСПРИЕ́МНИК – при православном христианском обряде крещения – лицо, принимающее на руки ребенка, вынутого из купели. Полное официальное церковное название: восприемник от купели; то же, что крестный отец. Восприемник принимает ответственность перед Богом за духовное воспитание и благочестие крещаемого.

Толковый словарь Д.Н. Ушакова. 1935–1940 гг.

1

Он торопился покинуть вокзальную площадь. Спешил к метро, лавируя и петляя между остальными пассажирами. В его бегстве было что-то от обложенного охотниками зверя, который ломится в самую непролазную чащу, в надежде оторваться от погони. И то, что творилось на душе, тоже походило на чувства преследуемой дичи: страх, смятение, стремление запутать следы. Шаховцев вдруг поймал себя на том, что идет, низко опустив голову, словно боясь быть узнанным. И нет-нет да и косится исподлобья по сторонам: не мелькнет ли в людской толчее кто-нибудь из знакомых.

Несмотря на будний день, на «Комсомольской» было полно народа. В вестибюле стояла привычная сладковато-удушливая вонь, характерная для привокзальных станций. Почти круглый год здешние бичи постоянно просачивались в метро, отравляя и без того несвежий воздух тошнотворным запахом бомжатины. Все это добавило Шаховцеву еще больше нервозности, и он с облегчением перевел дух, когда, миновав турникеты, сбежал вниз по эскалатору и вскочил в первый же подошедший состав.

Угнездившись на сиденье в конце вагона, сквозь прикрытые веки он напряженно наблюдал за попутчиками. Казалось, каждый из них исподволь с подозрением косится на него, распознав его нарочитую безмятежность и притворную усталость…

– Шах! – вдруг отчетливо донеслось сквозь шум поезда.

Он вздрогнул, инстинктивно вжавшись в сиденье.

«Узнали!..»

– Шах! – повторил все тот же высокий и, как показалось, злорадный голос. – Ну, чего тормозишь?

Шаховцев медленно повернул голову и увидел двоих юнцов, по виду старшеклассников, уткнувшихся в экраны дорогих, навороченных мобильников.

– Ну? – в который раз с нетерпеливым азартом произнес тот, что сидел ближе.

– Не ну, а вот тебе! – отозвался его приятель. – Пока ты моего короля обкладывал, твоему ферзю кирдык пришел!

Шаховцев перевел дух и нервно усмехнулся: совсем дошел – уже везде соглядатаи мерещатся да слышится собственная кличка! А всего-то пацаны режутся через блютуз в сетевые шахматы. Ну а если бы даже это оказался кто-то из знакомых – что тут такого? Уж неужели бы не нашел чего сказать, придумать? Тем более, о том, что произошло, еще никто не знает…

«Вот так и сходят с ума!»

Он взглянул на свое отражение в окне вагона. Из темной глубины на него смотрел крупный молодой мужик с помятым угрюмым лицом. Настороженный, почти затравленный взгляд, двухдневная щетина, всклокоченные, как со сна, волосы – к этому его нынешнему облику меньше всего подходило то давнее прозвище.

Получил он его, как водится, в первом классе. Школьники вообще редко величают друг друга по именам, да и по фамилиям тоже нечасто, переиначивая их во что-то уменьшительно-смешное и часто обидное. К примеру, отличницу Ленку Лагутину сходу нарекли Гутей, главного заводилу Юрку Петрова – Петриком, а его, Ваньку Шаховцева, в первые же дни окрестили Шахом.

Поначалу он не на шутку обижался и бросался в драку, безжалостно разбивая в кровь носы обидчикам. После нескольких таких стычек с одноклассниками испуганная учительница даже вызвала в школу мать, и та потом целый вечер объясняла Ване, что прозвища в детстве бывают у всех и его – нисколько не обидное, а даже наоборот. Ведь шах, поведала сынишке Ольга Григорьевна, это большой правитель и очень уважаемый человек.

Это неожиданное воспоминание, проклюнувшееся откуда-то из глубин памяти, заставило невольно улыбнуться. Тотчас же Иван ощутил настойчивый зуд под ложечкой и понял, что дико хочет есть.

Поезд, вынырнув из туннеля, мягко притормозил на станции. Поднявшись, Шаховцев подхватил сумку и, выскочив из вагона, почти бегом направился к эскалатору.

Пройдя мимо теснившихся на асфальтовом пятачке ларьков с шаурмой и аляповатых павильонов с киосками, он обогнул торговый центр и наконец нашел, что искал: маленькое кафе с неприметной вывеской.

Внутри было безлюдно. За угловым столиком размеренно хлебал чай чернявый, южного вида мужчина с пышными смоляными усами. По-видимому, он был хозяином заведения, поскольку взглянул на вошедшего не коротко-равнодушно, а пристально, оценивающе и тут же подал знак молодой девчонке, по виду молдаванке, лениво протирающей столы. Та мгновенно сделала стойку, обозначив какую-то уж чересчур приветливую и потому кажущуюся фальшивой улыбку:

− Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Желаете покушать?

Фраза была явно заученной, причем последнее слово сто к одному было из обихода владельца забегаловки − так обычно говорят на Востоке. Усмехнувшись своей проницательности, Шаховцев принял от девушки меню в огромной кожаной папке, похожей на ту, что носят к докладу чиновники, и, сделав заказ, расположился за дальним столиком.

В ожидании еды он попытался отвлечься от мрачных мыслей, подглядывая за хозяином кафе и официанткой, стараясь угадать, связывают ли их только деловые отношения или нечто большее. Шах знал, что многие гастарбайтерши из бывшего Союза спят со своими хозяевами. В свое время у Ивана на «Университете» квартировала такая же девица-молдаванка с редким именем Виорика. Трудилась она на маленьком рынке около метро, где Шаховцев отоваривался продуктами. Днем стояла за прилавком, зазывая покупателей, а вечером предавалась плотским утехам с хозяином «точки» − седовласым бакинцем Арзу. Пока того не отбила новая продавщица – блондинистая хохлушка с пышными формами и наглым напористым характером. Виорика же, считавшая хозяина в душе чуть ли не законным мужем, оскорбившись, съехала от него к Шаховцеву.

Стоит отдать должное – девушка не делала никаких попыток окольцевать Ивана, дабы обосноваться в столице. Напротив, они с ней сходу договорились, что Виорика поживет у него пару месяцев, а в качестве платы будет мыть-стирать-готовить. Ну и, естественно, скрашивать его холостяцкие ночи…

Все время, пока девушка обитала у Ивана, она, очевидно, из оскорбленного женского самолюбия, с упоением рассказывала, как Арзу даже в постели журил ее за разные огрехи в торговле, наставлял, как лучше зазывать покупателей и впаривать им товар. Помнится, тогда, услышав про эти нравоучения, Иван долго смеялся, представив себе, как Арзу, слившись в объятиях с любовницей, с придыханием шепчет ей: «Дорогая, в следующий раз клади на виду только самые спелые помидоры…» А та, обвив шею партнера гибкими, как лозы, руками, нежно отвечает: «Я постараюсь, милый…»

Вот и теперь, наблюдая за хозяином и официанткой, Шах попытался представить их в иной обстановке и не смог. То ли на людях они ничем не показывали своих чувств, то ли и вправду между ними ничего не было.

…Расправившись с салатом и макаронами, Шаховцев отхлебнул крепкого, обжигающего кофе и вновь вернулся к прежним невеселым раздумьям, которые сводились в основном к одному: куда податься дальше?

О возвращении домой не возникало и мысли. На миг Шах подумал, что можно было бы спрятаться в деревенской глуши, подобно отшельнику…

«Да-а, зря я тогда Галатенко не послушал, − с запоздалой досадой подумал он. – Ведь предлагал же он осенью у себя в деревне полдома купить, добротного, кирпичного, и всего за каких-то сорок тысяч! Санек рассказывал − у них там такие места классные! Недаром они с Анькой на свою фазенду каждую свободную минутку норовят выбраться… Стоп, он же давеча говорил, что собирается туда на Пасху! Точно, как раз вроде сегодня, в четверг, отчаливать собирался… А что, если пару дней у него перекантоваться?»

Шаховцев нащупал в кармане мобильник, включил, набрал пин-код – и тут же телефон ожил, завибрировал, разразившись короткими треньканьями, замигал экраном: «Принято новое сообщение… Принято новое сообщение…» Почти все они извещали о пропущенных звонках. Первые два были от жены, остальные − от того, от кого и следовало ожидать. В последний раз, очевидно, отчаявшись отловить Шаха, он отстучал гневную «эсэмэску»: «Ты где, придурок? Срочно перезвони, слышишь?»