– Троянская война так, возможно, и велась бы, умей люди левитировать, – негромко начал комментировать происходящее профессор. – Малыш должен знать историю Земли. Мы рассказываем ему об Адаме и Еве, о Древней Греции и Риме, о Китае и Индии, об открытии Америки. И каждый раз перед нашими сценаристами встаёт вопрос: каким бы был ход событий, умей люди левитировать. У них получается замечательная альтернативная история. Я всерьёз подумываю о том, чтобы позвонить в Голливуд.

– А почему они просто не могли перелететь ночью через стену? – громко спросил мальчишка, отставляя в сторону лошадку.

– Но каждый раз ребёнок довольно простыми вопросами если не разбивает выдумки сценаристов, то проверяет их на прочность, – тихо проговорил профессор.

– Часовые Трои контролировали пространство вокруг города и днём, и ночью. Пробраться извне незамеченным было невозможно. Но они не ожидали нападения изнутри. Хитростью оказавшись в городе, спартанцы смогли уничтожить часовых, а затем им на помощь пришли остальные воины. – Индира, отвечавшая на вопрос, расположилась на аналогичной кушетке в центре зала. Она полуобернулась. – У нас гости.

– Здравствуй, Филипп, – профессор выдвинул вперёд все три кушетки-снаряда, – познакомься, это мисс Роуз и мистер Давыдов. Они учёные, специально приехали встретиться с тобой. Роуз из Америки. Давыдов из России, ты можешь к нему обращаться по имени-отчеству, Максим Петрович. Кстати, он играет в шахматы…

– А во сколько лет вы научились летать? – малыш в упор смотрел на Давыдова.

Вопрос будто повис в воздухе. Взгляд ребёнка одновременно выражал две, казалось, несовместимые вещи – надежду и отчаянье. В нём словно застыл ещё один вопрос: неужели я один не умею? Или даже два: неужели навсегда? Он словно говорил: я – не изгой. И одновременно умолял: скажите, что это действительно не так.

На довольно рельефном лице детектива вдруг появилась столь несвойственная ему улыбка.

– Как раз в твоём возрасте, около семи лет, – без тени смущения ответил Давыдов, – а до этого тоже учился примерно в таком же центре. И меня всегда раздражало, что я не могу обнять своих родителей. Мне их очень не хватало. Но потом я выздоровел и смог стать таким же, как все. У тебя это получится.

– Спасибо, – профессор и гости шли по коридору, – на острове давно уже не было новых лиц, вы с Роуз – первые за несколько лет. Я не ожидал, что он так болезненно переживает свою изолированность. Но это суть нашего эксперимента. А вы, – Осмолов обратился к Давыдову, – блестяще вышли из ситуации. Я уверен: он поверил.

– Мои родители погибли, когда мне было чуть больше шести. Наши игры в шахматы – это практически единственное, что я помню об отце. Потом я воспитывался в детдоме и на каждого взрослого смотрел таким же взглядом, что и малыш сегодня на меня, – Давыдов на мгновение замолчал, – …как он играет в шахматы.

– Да, шахматный гений. Как он вас обыграл! – Роуз проговорила это таким тоном, что не оставалось сомнений, за кого она болела.

– Он говорит на пяти языках, прекрасно рисует, у него музыкальный слух и он великолепно играет на скрипке. У него редчайшие для такого возраста сила и выносливость (он запросто пробегает пять километров), фотографическая память, энциклопедические знания и, главное, навыки по физике и математике, а также химии, биологии, зоологии… – Профессор замолчал, переводя дыхание. – Мы его лишили человеческого тепла, материнской ласки, но дали значительно больше. Я бы мечтал получить такое образование.

– Пять километров в таком возрасте, – недоумённо покачал головой Давыдов.

– Остальные результаты вас не впечатлили? – с озорной искоркой в глазах спросил профессор и, обращаясь к Роуз, заметил, – у мужчин всегда так…

– Действительно, в семь лет такие таланты. Как это возможно? – поддержала Давыдова девушка.

– Это симбиоз методик американца Гленна Домана[19], японца Синичи Сузуки[20] и российского узбека Мирзакарима Норбекова[21].

– В чём их смысл?

– В вере в безграничность возможностей человека. Доман открыл и доказал важнейший закон: чем интенсивнее будет нагрузка на мозг малыша в первые дни, месяцы, годы жизни, тем лучше разовьётся его интеллект и способности. Сузуки создал уникальную систему мотивации детей. Норбеков научился направлять внутренние силы человека на самооздоровление и самосовершенствование. Я объединил их. Отличное здоровье, языки, музыкальные способности, уникальная память… – для меня всё это лишь побочный эффект. Все его внутренние силы сейчас направлены на достижение лишь одной цели. Стать, как вы выразились, Давыдов, «таким же, как все», то есть научиться левитировать.

– Кажется, ваше задание проще простого. Все силы Осмолова направлены на достижение одной цели – завершить эксперимент. Он учёный, и готов ради своей идеи идти до конца. Может быть, он и есть убийца? – Роуз задала этот вопрос Давыдову, когда он уже взялся за ручку двери, выходящей на веранду. В ответ он лишь улыбнулся и неопределённо покачал головой, а затем открыл дверь.

Терраса была продолжением веранды. Вдоль скалы теперь стоял застеленный белой скатертью длинный стол с рядами бокалов, закусок, бутылок. Небольшой водопад, в который превращается у самой земли горный ручей, похож на фонтан в центре бассейна. В надвигающихся сумерках белеют лёгкие беседки и скамейки, расставленные среди кустов. В центре внимания – рояль на небольшом подиуме. Пилар – женщина с испано-китайскими чертами лица (та самая, что столь неуверенно улыбнулась Осмолову в ответ на его восторг первыми успехами малыша), нащупывала пальцами аккорды, вокруг двое её коллег – Сумико и Индира – что-то обсуждали. Все они сменили свои комбинезоны и халаты, похожие на врачебные, на летние платья и лёгкие костюмы. Эдди, Джевонс и Павел в своей коляске с хрустальными бокалами в руках окружили барбекю, у которого орудовал Пьер. В жаровне пылал огонь, и молодой человек умело подправлял кочергой горстки углей, равномерный жар которых подрумянивал сочные куски мяса.

Хорошо заметно, что появившиеся из дверей здания Давыдов и Роуз были ошарашены происходящим. Всё выглядело так, словно это приём в богатом загородном доме. Они с удивлёнными улыбками застыли у дверей.

– Не стесняйтесь, – подошёл к ним сзади Осмолов. – Чтобы разнообразить досуг, «праздничные» вечера у нас проходят еженедельно. Но сегодня действительно необычный день, народ приоделся. Мы так и не поговорили подробно о ваших полномочиях, о том, зачем вы прибыли на остров. Давайте сделаем это завтра, а сегодня порадуемся нашему маленькому успеху.

Осмолов, обогнав гостей, поднялся на подиум. Одна из женщин – Индира, индианка в красном платье – успела вручить ему серебряную чашу с вином.

– Ваш особый бокал, – улыбнулась она.

– Друзья, – обратился к собравшимся профессор, рояль тут же умолк, – самое сложное в нашем эксперименте – ждать. Ждать и верить. Непрерывно в течение долгих лет каждый день возделывать почву, бросать в неё семена и не видеть всходов. Но не терять веру, что придёт день, когда они взойдут все сразу. А значит, снова и снова возделывать почву и верить… Кто-то скажет, что в этом отношении в наших научных, я подчёркиваю, научных изысканиях, мы недалеко ушли от религиозных. У нас гипотеза, в основе которой вера, и результат, похожий на чудо. А в религии – вера в чудо. Я всегда себе задавал вопрос: а что в начале? Чудо, а потом вера, или всё-таки сначала вера, которая рождает чудо? Когда-то Данте говорил, что самое удивительное чудо христианства, «что оно завоевало многие народы и сердца без чудес»… Но в науке у любого «чуда» всегда точный расчёт. Так в девятнадцатом веке была найдена ещё одна, восьмая, планета Солнечной системы[22] – Нептун. То, что мы увидели сегодня, многие бы тоже назвали чудом. Но и этому чуду предшествовали многолетние исследования, изучение фактов и легенд. Это тоже почти расчёт. Ведь расчёт – это гипотеза, её надо ещё доказать экспериментально. Мы это сделали! Но настоящее чудо в другом. Был человек, который поверил нам, без которого всё это было бы невозможно. Сегодняшний результат – это и его триумф. Я поднимаю этот бокал за мистера Андрэ-старшего, за его веру в безграничность человеческих возможностей.