Он чуть сдвинулся вправо к нескольким фотографиям йогов, застывших над землёй в позах Лотоса.
– Эти тоже всё скрывают, – пренебрежительно кивнул Осмолов, – всю жизнь ограничивают себя во всём, отказываются от женщин, вина, мягкой постели, потом часами читают свои мантры, чтобы взлететь на несколько сантиметров. Я был в Индии, посещал Тибет, разговаривал со многими дервишами и монахами. Знаете, что они мне предложили? На десять-пятнадцать лет уйти в их монастырь, постигать бытие. И только потом, после просветления, предполагали они, я, возможно, смогу левитировать. Идиоты, мне не нужно это одному, эти возможности скрыты в каждом из нас.
Профессор крутанулся на каблуках, шагнул вперёд.
– Мальчишка поможет нам понять, какие участки мозга отвечают за левитацию. Но самое главное даже не это. Мы сможем явно продемонстрировать всему миру, что левитация и прочие сверхспособности – это не миф, не сказки. Чтобы развить их, нужно просто заниматься с ребёнком. Обучать его так же, как мы обучаем детей музыке или математике… А потом, потом…
Осмолов остановился и, словно освобождаясь от каких-то мысленных картин, встряхнул головой.
– Роуз, Давыдов, мы на пороге великих открытий, человечество изменится. Вы представляете, каким будет мир? Какими будем мы? – Он попытался подпрыгнуть, взмахнул руками, потом, словно поняв, как это выглядит со стороны, грузно упал в кресло.
Роуз и Давыдов переглянулись, но промолчали. Осмолов и не ждал ответа. Он бы больше обрадовался вопросам, но не дождался и их. Он вновь вскочил, порывисто кинулся вперёд, схватил с полки какой-то фолиант.
– Понимаете, в чём проблема? Левитация или неконтролируема, или достижима лишь на непродолжительное время, – профессор умолк, как будто пришёл к этому выводу только сейчас. Задумался и вдруг заговорил совершенно о другом, словно потеряв нить рассуждений.
– Все слышали о детях, воспитанных животными. Но Киплинг приукрасил историю про Маугли. Новорождённый, попав к медведям или волкам, становится зверем. Верните его в человеческое общество – и он умрёт.
Осмолов взмахнул рукой, словно опуская топор палача.
– Это десятки раз подтверждалось практически. И потреблением сырого мяса дело не ограничивается. В Африке нашли юношу, воспитанного антилопами. Он бегает на четырёх конечностях со скоростью пятьдесят шесть километров в час. Это в полтора раза быстрее, чем мировой рекорд в беге на сто метров. А этот бежит с такой скоростью десятки минут… А на Фиджи ребёнка воспитали курицы – родители сразу после рождения заперли его в курятнике. Он кудахчет и отказывается ходить, скачет на корточках, как курица. В любом помещении ищет место повыше, пытается взгромоздиться на насест…
Осмолов остановился, переводя дыхание, и вновь поднял руку, но теперь для того, чтобы изобразить ею почти танцевальное движение.
– В детстве мы легко учим языки, рисование, пение… В нас очень просто было развить способности к музыке или точным наукам. Кто из вас играет на музыкальных инструментах? – вдруг резко спросил он.
Давыдов и Роуз отрицательно покачали головами.
– А знаете почему? Родители недосмотрели. Колыбель Моцарта стояла у клавесина, на котором его отец-капельмейстер разучивал мелодии, а его мать – сама дочь музыканта, она постоянно пела серенады. От самого зачатия Моцарт был погружён в музыкальную среду, он был практически вылеплен из музыки, поэтому и написал свой первый менуэт в шесть лет. Давыдов, у вас дома звучала музыка? Во что вы играли со своим отцом?
– В шахматы, причём лет с двух, – гордо выпрямился Давыдов, и кресло под ним тяжело скрипнуло, – в шашки, решали головоломки…
– У вас должен быть прекрасный аналитический ум. Всё правильно – вы пошли в науку, стали учёным. Из вас мог также получиться прекрасный детектив, следователь, журналист, – Осмолов взялся за кувшин с водой, на секунды замолчал, отпивая из стакана, и не заметил, как многозначительно Роуз смотрела на своего спутника.
– Итак, среда, в которую попадает младенец сразу после рождения, определяет, кем он станет – человеком, волком или курицей! Музыкантом или учёным. Социализация имеет основное значение. Почему мы ходим на двух ногах? Мы стараемся быть похожими на окружающих, на своих родителей. И то, что мы усваиваем без каких-либо усилий в один, два, три или четыре года, в дальнейшем даётся с трудом или вообще не даётся. Клавесин вам теперь не одолеть, это не шахматы, – дёрнул головой профессор в сторону Давыдова и многозначительно постучав указательным пальцем по лбу закончил. – Всё дело в мозге, а он развивается только тогда, когда используется. Мозг ребёнка с самого рождения запрограммирован на обучение, и пока идёт его активный рост (после трёх лет он существенно замедляется, а после шести практически прекращается), ребёнку не требуется никакой дополнительной мотивации для обучения. Если грамотно организовать процесс, любой ребёнок с наслаждением будет учиться всему, что вы ему предложите. И делать он это будет с такой лёгкостью, которая и не снилась детям школьного возраста. Другое дело, что заучивание названий уникальных бабочек или автомашин – это знания, которые, скорее всего, со временем будут ребёнком утрачены. Например, многие родители заставляют детей учить стихи, но лучше научить ребёнка их сочинять, хотя бы через игру в буриме[10]. Стихи он забудет, а умение, навык их сочинять останутся с ним на всю жизнь. Учить ребёнка надо навыкам. Он должен уметь музицировать, рисовать, разговаривать на нескольких языках, плавать, решать задачки… Вот что я отношу к навыкам.
Осмолов подошёл к огромному стеллажу с дверцами из белого стекла. Достал небольшой альбом и две колбы, в которых в растворе плавали почти одинаковые серые полушария.
– Вот посмотрите, в правом сосуде мозг, который с рождения и до трепанации черепа в течение трёх недель развивался под воздействием постоянного вращения. – Осмолов кивнул Давыдову, – знаете ресторан «Седьмое небо» в Останкинской телебашне, до пожара[11] скорость вращения там была примерно такой же: чтоб голова не кружилась. – Он приподнял сосуд, и солнечные лучи, пробившись сквозь мутноватый раствор, вдруг отразились на застывшем лице Роуз.
– Что вы так побледнели? У вас такие экспонаты вызывают неприятные ощущения… – Осмолов недоумённо посмотрел на девушку и вдруг захохотал. Он успел поставить колбы на стол, и этим, наверняка, спас их. Профессор бил себя по коленям, потом по животу, вдруг закашлялся и сквозь хрип наконец произнёс: – Роуз, вы неправильно меня поняли, а я не сказал: это мозг не ребёнка, а щенка. Я не царь Астиаг[12] и не посылаю младенцев на смерть, не надо на меня так смотреть.
Он сел с другой стороны стола, приподнял вторую колбу и, сдерживая смех, продолжил.
– Этот опыт впервые провёл русский нейрохирург Борис Клосовский[13] в начале прошлого века, я лишь повторил его. Щенков из одного помёта делят на группы. Половина живёт на вращающемся диске, другая в обычных условиях. Посмотрите вот на этот участок, это вестибулярный аппарат, – он придвинул обе колбы к гостям и начал водить лазерной указкой, – у экспериментальных щенков он превосходит в своём развитии вестибулярный аппарат контрольной группы на треть. Клеток столько же, но они на треть больше, на треть более зрелые. Это хорошо видно на снимках, сделанных с помощью микроскопа.
Осмолов, ткнув рукой в открытый альбом, вновь бросился к стеллажу.
– Так же с музыкой, – он принёс на стол сразу три колбы, – этого щенка мы поместили в помещение, лишённое звуков, второй с рождения слушал фуги Баха, третий жил в естественных условиях. Смотрите, – он вновь заработал указкой, – какие огромные «музыкальные» участки у второго, но их практически нет у первого.
– Так и в развитии ребёнка, – Осмолов с улыбкой смотрел на Роуз. – В три года у нас временных связей между клетками мозга несколько триллионов. Это в два раза больше, чем у взрослого человека! Почему потом пропадают остальные? Потому что не используются. Представьте, вы возьмёте и на полгода обездвижите свою правую руку. Что произойдёт? Её мышцы полностью атрофируются. Так и бывает после перелома, когда конечность надолго заковывают в гипс… Мозг похож на бицепс: развивается только то, что используется. Закрой вас, взрослых, на пару лет в комнату без света, вы перестанете видеть. В Бразилии живут индейцы, целое племя[14], у членов которого полностью отсутствует ближнее зрение. «Ближнее» – это зрение, которое развивается, когда в детстве мы начинаем ползать, это способность сфокусировать взгляд на собственных руках. С такого расстояния мы, вырастая, читаем, пишем, лепим, рисуем. Специальные детские коврики с яркими картинками, которые так любят покупать родители, рекомендованы именно для развития ближнего зрения. А индейцам оно ни к чему. Они живут на деревьях, на землю никогда не спускаются, а потому не могут научиться фокусировать взгляд на ближайших предметах. Зато прекрасно стреляют из лука на дальние расстояния…
