На следующий день Анна сообщила, что нарочно взяла на работе отгул, чтобы познакомить меня с Парижем. Мы приехали на метро в самый центр города – район Ле-Аль, где раньше находился описанный Эмилем Золя рынок «Чрево Парижа». Огромный рынок, построенный из стальных ферм, как у Эйфелевой башни, был уничтожен в 1969 году из-за изменения транспортных коммуникаций Парижа, а также из-за огромного количества крыс, расплодившихся в его подвалах. Не помогали ни отрава, ни многочисленные крысоловки – дошло до того, что грызуны стали атаковать соседние дома. Как память о том времени в районе Ле-Аль сохранился редкий магазин товаров по борьбе с грызунами, в витрине которого выставлены старинные крысоловки и чучела крыс. Сам рынок перенесли на южную окраину Парижа в Ренжис, и крысы почувствовали неладное. Некоторые из них в грузовиках мясников доехали до нового, современного рынка и поняли, что их новый дом будет находиться именно там. Они смогли вернуться в Чрево Парижа и подговорить других крыс к переезду. И вот однажды ночью тысячи крыс побежали под покровом тьмы по бульвару Севастополь через площадь Шатле и остров Сите на юг Парижа в Ранжис и заселились в подвалы нового рынка еще до официального открытия. Какое стратегическое мышление!

Район Ле-Аль стал местом действия знаменитого фильма Билли Уайлдера «Нежная Ирма» с Джеком Леммоном и Ширли Маклейн в главных ролях. Рынка давно нет – но старинные рабочие кафе, некогда окружавшие его, живы до сих пор. Среди них легендарное кафе «Au pere tranquille» (У спокойного папаши), – как раз наискосок от магазина меда со знаменитым гипсовым пчелиным ульем на угловом фасаде.

В ту пору, когда я оказался в Париже, Ле-Аль стал центром модной тусовки, где можно было увидеть все самые последние модели стритстайла – пышные банты на головах у девушек, крошечные мини-юбки, придуманные Вивьен Вествуд, которые назывались крино-мини, и кроп-топы; тельняшки и матросские шапочки на юношах в стиле кумира молодежи Жана-Поля Готье… Надо сказать, я не потерялся в толпе модников, потому что выглядел весьма неплохо. Во-первых, я был очень стройным, если не сказать худым, мои светло-русые волосы слегка вились, на глаза падала довольно длинная челка. Во-вторых, я был безумно модно одет: ярко-красные брюки, того же оттенка поло, ярко-голубой свитер из ангоры, небрежно наброшенный на плечи. Не без удовольствия я ловил на себе заинтересованные взгляды.

Двухэтажное кафе на площади фонтана Невинных (этот фонтан знаменит своими барельефами Жана Гужона), куда меня первым делом привела Анна, было сверху донизу завешено афишами новых выставок и спектаклей. В то время театр играл огромную роль, театров в Париже было около сотни – больших и малых, часто пятеро зрителей в зале и два актера на сцене… То же самое с художественными выставками. И в восьмидесятые годы, и теперь Париж – это Мекка, раздолье для художников. В небольших музеях и галереях открывались тогда и открываются теперь сотни выставок, которые длятся не больше одной недели. Но как художнику оповестить публику о вернисаже? Ясное дело – принести афишу в кафе!

Мы с Анной расположились за столиком на террасе – день был теплым и солнечным. Изучив меню, позвали официанта.

– Чего бы вы хотели? – поинтересовался он.

Будучи человеком, воспитанным в эпоху вечного дефицита, я спросил:

– А что у вас есть?

В Москве в ресторане мне бы ответили: «Есть солянка, есть котлеты, есть компот – выбирай». Но тут я услышал:

– У нас есть всё, вы в Париже!

Это на меня произвело сильнейшее впечатление.

Мы выпили какого-то лимонада, после чего Анна объявила:

– А теперь отправимся в самый модный ресторан!

Самый модный ресторан располагался напротив и назывался «Макдоналдс». О фастфуде тогда в Москве никто не знал, гамбургеров в глаза не видели и милее бутерброда с докторской колбаской для нас ничего не было. Оказалось, что в «Макдоналдсе» можно перекусить не только очень сытно, но и за весьма небольшие деньги.

На третий день моего пребывания в Париже Анна сказала:

– Теперь гуляй сам – мне пора на работу. Вот тебе план Парижа и деньги на метро.

В средствах, кстати говоря, я стеснен не был. Из Москвы привез три тысячи франков. А это 300 рублей в официальном обмене – то есть две-три месячные зарплаты. Поэтому я себя чувствовал человеком состоятельным и вполне счастливым.

Конечно, узнать Париж за три дня невозможно. Нельзя и за месяц. Мне пришлось очень долго вникать в удивительное устройство города, запоминать, где находится какой арондисман, или квартал, как к нему добраться и как они друг с другом соотносятся. Я узнал, что нумерация двадцати арондисманов, на которые разделен Париж, начиная с первого, центрального арондисмана, идет по спирали, расширяющейся к периферии. Чем дальше ты от центра, тем номер арондисмана больше. Престижно жить в 1-м, 2-м, 3-м, 4-м, 5-м, 6-м, 7-м, 8-м, 9-м, 10-м, 15-м, 16-м и 17-м. Недорогими кварталами считаются 11-й, 12-й, 13-й, 18-й, 19-й и 20-й. В чем разница? В солнце. Недвижимость на юго-западе всегда дороже, чем на северо-востоке. «В каком квартале вы живете?» – это первое, о чем спрашивают парижане, чтобы узнать ваш достаток, чтобы понять, надо с вами дальше дружить или разговор вообще может быть окончен. После этого вас спросят, как вас зовут и чем вы занимаетесь.

Моя жена обитала в 14-м квартале, на левом берегу, который считался более-менее приличным. На стене около нашей скромной квартирки мой друг детства Саша Хома, приезжавший ко мне в гости, оставил надпись фломастером: «Сане Васильеву, парижскому энтертейнеру, с пожеланиями возродить жизнь парижской богемы!» Мне это удалось сделать, когда я переехал в 11-й квартал, на правый берег, где жили в основном эмигранты и рабочие. Все парижские снобы, узнав, в каком квартале я снимаю квартиру, морщили лбы и бормотали:

– Одиннадцатый… Одиннадцатый квартал… Это приблизительно где?

Я всегда отвечал одной и той же фразой:

– Это между десятым и двенадцатым.

Спесь с их лиц сходила моментально. Они же не могли признать, что вообще не знают свой город!

Но это все было потом. А пока я наслаждался волшебным Парижем. Этим потрясающим городом грез и иллюзий, где история гармонично смешивается с современностью, где живут мода и стиль, музыка и кулинария, парфюмерия и виноделие, где порок так близок к добродетели.

Париж, в котором я оказался, был городом удивительной красоты. Совершив за последние пятьдесят лет множество путешествий, побывав в восьмидесяти странах, я могу сказать, что не изменил своего мнения. Париж меня совершенно поразил отношением к старине – к фасадам исторических зданий, к каждой двери, каждой дверной ручке, каждому балкону и его решетке и главное – к цвету. Главный цвет Парижа – серый, он формирует вкус.

Парижане всегда следовали моде на сезонные цвета. В год моего приезда особенно актуальным считалось сочетание лилового и зеленого. Витрины магазинов заполняли вещи именно этих оттенков. Цены на модную одежду были высоки, и мне, как эмигранту, доставались остатки с распродаж. Единственный универмаг, в котором я мог позволить себе что-то приобрести, – это дешевейший «Tati». Этот культовый, а ныне закрытый магазин был основан в свое время русским эмигрантом графом Татищевым. Русские туристы даже сочинили такую присказку: «Как ни крути – все пути ведут в „Tati“». Этот путь регулярно проделывали редкие гастролеры из Советского Союза – солисты Большого театра и ансамбля Игоря Моисеева. Сама Майя Плисецкая на моих глазах заходила в «Tati» и выносила полные пакеты со словами: «На подарки». Эти вещи затем перекладывались в более дорогие сумки, чтобы не заметил консьерж отеля Пьера Кардена, в котором она, как правило, останавливалась.

Также в Париже существовали так называемые сольды – распродажи, которые проводили большие фирмы. Если мне удавалось приобрести со скидкой вещи марок «Kenzo» и «Agnes B», счастью моему не было предела. Я был не только очень молодым и стройным, но и очень заметным. Обладая определенными амбициями, я довольно скоро нашел себя в творческой среде и быстро стал работать по специальности, что удивительно для эмигранта вообще и для эмигранта в Париже в частности. А Париж, как известно, – город стиля, и мне хотелось этому стилю соответствовать. Актеры массовых сцен, которых я одевал во время своей работы в кино, говорили: