Салават тем временем боем взял Бирск. Но в Бирске он долго не задержался. Дезориентировав противника, он торопился к Осе, куда вот-вот должен был подойти Пугачев. Тот подошел к Осе 18 июня и сразу же начался штурм крепости.

Первый приступ был неудачен. Во время второго применили предложенный Салаватом метод: обложили стены соломой и подожгли. Так Салават брал Бирск.

Двадцать второго июня Оса пала. В этом бою Салават снова был ранен — в ногу. Но путь на Казань был открыт, и Пугачев устремился в свой отчаянный поход на правобережье Волги, чтобы затем идти на Москву. А Салават, как он позднее сам говорил на допросе, был отпущен домой «для излечения». На самом же деле он был оставлен Пугачевым в Башкирии для того, чтобы сковывать действия карателей, основные силы которых в это время находились еще там.

Поэтому с уходом Пугачева из Башкирии восстание в ней не прекратилось, на что надеялись каратели. Повстанцы даже попытались взять Уфу, как только из нее, поняв уловку Салавата, в погоню за Пугачевым ушел Михельсон. Командование карательными силами вынуждено было отправить в Уфу войска, во главе которых был поставлен князь Голицын.

В начале августа Юлай разогнал башкирских старшин Сибирской дороги, собравшихся «для принесения подданнического повиновения». Многие из башкирских старшин, прежде участвовавших в восстании, теперь стремились загладить свою вину перед правительством поимкой Салавата. Например, полковник Кожин в конце августа сообщал уфимскому воеводе, что старшина Алибай Мурзагулов, «теперь обратившись в прежнее повиновение, с наряженными им башкирцами до двухсот человек намерение имеет итти для поимки известного злодейского начальника Салавата».

Салават обосновался в родных местах — в деревне Ерал недалеко от Симского завода. Он снова попытался взять штурмом Катавский завод, теперь уже хорошо укрепленный и имеющий гарнизон. Салават стремился взять его без кровопролития. Он мог бы, как он это сделал под Бирском и Осой, поджечь заводские стены соломой и ворваться вовнутрь, но он осадил завод и стал выжидать, надеясь на мирный исход.

Особый интерес представляет обращение Салавата и Юлая в Катавский завод, отправленное 10 сентября 1774 года:

«Если к нам в плен попадает ваш человек, мы его не убиваем и не причиняем ему увечья. Если же наш человек попадает к, вам в плен, вы его арестовываете, а некоторых убиваете. Если бы в наших сердцах была злоба против вас, мы могли бы при желании захватывать в плен и убивать большее число ваших людей, чем вы. Но, поскольку в наших сердцах отсутствует злоба к вам, мы их не трогаем. Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить в несогласии и разорять друг друга…»

Карателей больше всего поражало то, что Салават не прекратил борьбы даже тогда, когда Пугачев был схвачен. Например, один из «верных» старшин Кулей Балтачев впоследствии показывал:

«Когда уже злодей Пугач был пойман и находился под караулом, а потом и все тамошние селения пришли уже в должное повиновение, то и тогда юный Салават от произведения своего злодейства не отказался, а чинил… разорения столь громкие, что имя его, Салавата, в тамошних местах везде слышно было, а посему для поимки его и посланы были военные команды, с которыми он неоднократно сражался».

А вот что писал по этому поводу Н. Ф. Дубровин:

«С поимкой Пугачева мятеж сразу настолько утих, что большинство считало спокойствие в краю восстановленным окончательно. Надежды эти однако ж оправдались лишь частично. Салават и его отец Юлай не покорялись…»

Салават действовал не только в районе Катавскаго завода. Он появлялся и на Осинской дороге. Например, в середине сентября его трех тысячный отряд сосредоточился в междуречье Таныпа и Бири. Салават, видимо, намеревался пойти на Ачитскую крепость и на Кунгур.

Поэтому в район его действия срочно был направлен карательный отряд под командованием подполковника Рылеева. Салават, который в это время находился в Ельдяцкой крепости, немедленно же вышел ему навстречу. 18 сентября около деревни Тимошкиной (в двенадцати километрах от села Бураево) произошел первый бой.

Разработанный Салаватом план нападения удивил Рылеева. Он писал в Уфимскую провинциальную канцелярию:

«Дерзкий их прожект столь был сделан с их злодейскими мыслями против вверенных мне войск вреден, которых я от такого вероломного народа никак не воображал, однако ныне видел в настоящем деле».

Второе сражение произошло 22 сентября в междуречье Бири и Таныпа. Сражение было жестоким. Рылееву удалось прорваться в Ельдяцкую крепость, но там он оказался отрезанным от Уфы.

Салават же, держа в окружении Ельдяцкую крепость, сурово расправился с башкирскими старшинами, которые сотрудничали с карателями. Но в октябре его положение стало очень тяжелым. Поимка Пугачева развязала руки карателям.

Но Салават, несмотря ни на что, был полон решимости продолжать борьбу. Как впоследствии показывал в Уфимской провинциальной канцелярии башкир Таир Юрляков, Салават дал слово «до самой погибели находиться в беспокойствие и не покоряться».

Главнокомандующий карательными силами граф Панин 18 октября послал к башкирам специальное увещание, в котором содержалось требование, чтобы «главного между башкирским народом теперь возмутителя Салаватку с сыном, поймав, отдали ближайшему из подчиненных мне войск военачальнику».

Выдержка из этого увещания любопытна тем, что в сознании высоких царских чиновников никак не вязалось, что Салавату всего 22 года. И Панин невольно поменял Салавата местами с отцом: то есть он считал Салавата умудренным опытом чуть ли не старцем, а Юлая — его сыном.

Но надежд на поимку Салавата было мало. Поэтому глава секретной комиссии, которая вела следствие о Крестьянской войне, временщик Екатерины граф Потемкин 29 октября вынужден был обратиться с, письмом к самому… Салавату. Вот текст его:

«Башкирскому старшине Салавату Юлаеву. С крайним прискорбием извещаю я, что ты до сего времени в злобе и ослеплении погружаешься, будучи увлеченным прельщением известного всем злодея, изменника и самозванца Пугачева, который ныне со всеми главными его сообщниками пойман и содержится в тяжелых оковах и примет скоро мучительную за все злодейства казнь. И для этого, истинным сожалением побуждая сделать тебе в последний раз сие увещание: покайся, познай вину свою и приди с повиновением. Я, будучи уполномочен всемилостивейшего ее величества доверенностью уверяю тебя, что получишь тотчас прощение. Но если укоснешь еще за сим увещанием, то никакой пощады не ожидай».

Разумеется, что Салават не явился с повинной. Он продолжал осаду Катавского завода, пока в конце октября ее не сняли войска под командованием подполковника Аршеневского.

Отряд Салавата быстро распадался. Кольцо карателей сжималось все плотнее. Подходила зима. Многие крестьяне не сеяли хлеба, не косили, поэтому очень трудно стало с продовольствием. Многие стали являться с повинной. Даже отец Салавата стал подумывать о сдаче правительственным войскам и вступил в осторожные переговоры, что кончилось выдачей его «верными» старшинами командиру одного из карательных отрядов коллежскому советнику Тимашеву.

Салават с верными друзьями скрывался в окрестностях родной деревни — по преданию, в пещере на берегу Юрюзани около деревни Идрисово и в пещере-провале около Калмакларово. Он намеревался, «не имея уже другого средства к избавлению, с тем, что как скоро услышит о приближении войска, уйти прямо лесами и горами в киргисцы, чему все его товарищи согласны были».

По преданию, была попытка схватить его, когда он однажды ночью приходил к семье. Салават смог отбиться. Его теснили как раз вот к этой самой красной скале, на которой мы сейчас стояли. Тогда он прыгнул с нее в холодную Юрюзань…

Километрах в пяти отсюда, где Нися — еще совсем небольшой ручей, стоит татарское село Насибаш. В окрестностях Насибаша и другого татарского села Лаклы, которое стоит уже на берегу Ая, где когда-то произошел один из самых ожесточенных боев Пугачева и Салавата с Михельсоном, — самые соловьиные места. Один из долов так и называется: Соловьиное горло. Кому не знакомы горькие и суровые стихи фронтового поэта Михаила Львова.