Головные дозоры Карельского полка сразу заметили белых. Их было около семисот-восьмисот. В узком речном ущелье Карельский полк не смог бы развернуться для успешного боя, он оказывался как бы в ловушке. И Путна решился. Отдав строжайшее распоряжение не стрелять, он приказал полку таким же форсированным маршем идти в сомкнутой колонне прямо на деревню. Приняв карельцев за своих, за части какого-то из соседних полков, возвращающихся с полевых учений, белые спокойно продолжали строевые занятия. Подойдя к самой окраине деревни, Карельский полк без единого выстрела, без криков «ура», молча бросился в штыки…
К этому времени голова колонны 26-й дивизии уже выходила из ущелья. Эйхе приказал Путне на плечах торопливо отходящих белых ворваться в ближайшую деревню Мусатово.
Следующий удар был на деревню Насибаш, через хутор Остроумовку. Но белое командование уже успело прийти в себя. Под Насибашем карельцы встретили крупные силы врага. Пришлось бросить на помощь еще два головных полка и несколько батарей. Попытка белых задержать дивизию Эйхе под Насибашем кончилась неудачей. Наступившая темнота положила конец преследованию белых.
Получив донесение о разгроме двух полков 12-ой пехотной дивизии резервного корпуса Войцеховского неизвестными частями Красной Армии в глубоком тылу, Колчак экстренным поездом прибыл 1 июля 1919 года на станцию Бердяуш, в штаб Западной армии генерала Ханжина. Здесь, как потом выяснилось из захваченных документов, решались два вопроса: первый — во что бы то ни стало удержать Урал; и второй — срочно уничтожить две красные бригады, которые каким-то пока неустановленным путем вышли в тыл. Правда, теперь они уже попали в железные клещи корпуса Войцеховского.
Положение передовых полков 26-й дивизии было, действительно, незавидным. К вечеру они были в полном окружении — даже связь с Юрюзанским ущельем была прервана. Продолжать движение на Кропачево в окружении двух пехотных дивизий и казачьей бригады было невозможно. Стоять на месте — верный разгром.
В этой безвыходной обстановке родилась мысль: нанести удар не на отдаленное Кропачево, а на более близкую станцию — Яхино, до которой всего около сорока километров, почти вдвое ближе, чем до Кропачево, притом правый фланг будет постоянно прикрываться горными кряжами, а левый, восточный, — Юрюзанью.
Тяжелые бои третьего июля ни одной стороне не принесли какого-нибудь заметного успеха. Правда, в одной из штыковых атак в полевой сумке убитого командира одного из белых полков был найден приказ по 12-й дивизии, из которого стали ясны замыслы врага. Наступил решающий день четвертого июля. Неожиданный удар бригады Гайлита дал некоторый выигрыш во времени и расширении плацдарма. Началось успешное наступление на станцию. Но когда бригада, выполнив свою задачу, стала отходить, белые перешли в сильное контрнаступление. Особенно трудно стало, когда цепи полков стали свертываться в походные колонны, готовясь к отходу. Нужно было как-то оторваться от врага.
Тогда отход бригады остались прикрывать команды тяжелых пулеметов. Они шли перекатами и задерживали противника, пока пехота и артиллерия переправлялись через Юрюзань. Одиннадцать пулеметчиков Карельского полка: Василий Костюнин, Михаил Рачев, Федор Ушаков, Игнатий Андрюшкин, Василий Яшин, Осип Сумашиц, Иван Володин, Михаил Самодуров, Митрофан Самодуров, Августин Долшно и Арсений Наузин — своим огнем обеспечили благополучный отход бригады Гайлита за Юрюзань, за что впоследствии, — кажется, единственный случай в истории гражданской войны — такой большой группой, — были награждены орденами Красного Знамени.
Сорванными оказались планы подготовки корпуса Войцеховского к наступлению на Уфу. Появление на Уфимском плоскогорье главных сил 26-й дивизии спутало все стратегические планы Колчака. Удар на станцию Яхино вынудил генерала Каппеля начать отход с Аша-Балашовских высот, а потрепанные части корпуса Войцеховского уже не могли быть использованы в качестве фронтового резерва».
А 26-я дивизия неделей позже уже вела бои за переправы через Ай. 13 июля был взят Златоуст. В ознаменование особых заслуг® освобождении Урала 26-й дивизии было присвоено наименование Златоустовской…
Утром — густой туман. По детству знаю: это верный признак, что сегодня пойдет лед. Висячий, раскачивающийся под ногами мост через Юрюзань. Лед уже поднялся, лопнул, чуть сдвинулся и даже нагромоздил в узких протоках перед островом голубоватые заторы. Подпруженная вода стала затоплять окраинные улицы Малояза, и у лесопилки застучали топоры: через потоки навешивали мостики, ребятишкам как-то нужно было возвращаться из школы.
Висячий мост связывает Малояз с деревней Калмакларово. Из этой деревни, говорят, была жена Салавата Амина. Помню, в детстве дед одного из моих школьных калмакларовских товарищей рассказывал, что здесь в четырнадцать лет объявился сын Салавата, спрятанный еще совсем маленьким у верных людей на далеком лесном кочевье незадолго до того, как отца его схватили каратели. И снова исчез неведомо куда, как только стало известно, что ему тоже может грозить опасность быть арестованным.
В четырех километрах отсюда, вниз по Юрюзани, лежит маленькая деревенька Казырбак. В ней сохранилось седло, которое, по преданию, принадлежало Салавату. Старик, подаривший эту реликвию республиканскому краеведческому музею, примерно так поведал историю седла:
— Еще к прадеду моему прискакал всадник. «Спрячь и храни это седло, — сказал он. — Умирать будешь, сыну строго накажи, чтобы хранил. Тот — своему сыну. Придет такое время, придет к нему человек и спросит про это седло, что нужно показать его людям. Вот тогда и отдайте. А человек такой рано или поздно придет».
За Калмакларово на пологой лесистой горе, прямо рядом с дорогой, зияет темнотой пещера-провал. Около провала — памятник, заботливо ухоженный школьниками села Насибаш: в пещере, по преданию, скрывался от преследователей Салават. Гора эта через несколько километров березовых перелесков красной скалой обрывается в Юрюзань. Под скалой в ущелье ревет водопадом речушка Нися. Нися в этом месте и Юрюзань выше ее впадения — своеобразная граница, по другую сторону их теперь — Челябинская область.
Стройные свечи берез по берегам. Зеленые дорожки в еще глубоком снегу по распадкам — их проложили по прошлогодней траве тихие светлые ручьи. Вкрапленные в снег листья берез: снег выпал до листопада. Не зря говорят в народе: «Поздно падает с березы лист — к суровой и долгой зиме». Где-то в этом ущелье поздней осенью 1774 года солдаты из специального отряда поручика Лесковского настигли обессилевшего в глубоких снегах лыжника. Этим лыжником был Салават…
Салават остался верен Пугачеву и в самую трагическую для того пору — в период подавления восстания, когда, почуяв конец, один за другим его стали предавать яицкие казаки, когда башкирские старшины, искавшие в восстании собственных выгод, начали чуть ли не толпами являться к карателям с повинной.
С помощью Салавата пробившись у Верхних Кигов сквозь заслоны карательных отрядов Михельсона, Пугачев, поставив перед Салаватом новую задачу: прикрывать его со стороны Уфы, устремился на север, где ему уже прокладывал дорогу «фельдмаршал» Белобородов, кстати, в прусском походе служивший в отряде Михельсона. Вот что об этом бое писал известный дворянский исследователь Пугачевского восстания Н. Ф. Дубровин:
«Имея при себе значительный обоз с ранеными, больными и артиллерию, Михельсон сознавал, что угнаться за мятежниками ему невозможно… Двигаясь прямым путем через Симский завод на село Богородское и далее на город Уфу, Михельсон надеялся в последнем пункте укомплектоваться лошадьми и боевыми припасами, в которых ощущал великий недостаток».
Салават же, помимо того, что прикрывать Пугачева со стороны Уфы, должен был всячески поддерживать слухи, — чтобы сбить с толку карателей, — что Пугачев со всеми войсками вместе с ним идет на Уфу. Этому поверил даже мудрый Михельсон и предпринял некоторые меры по обороне города. Благодаря этим слухам каратели на некоторое время потеряли Пугачева из поля зрения. Белобородов стремительным ударом занял Красноуфимск, что открывало Пугачеву беспрепятственный путь на Осу.
