Магистр Эремон дернул носом, будто принюхивался, достал из кармана плоский каштан и принялся гонять его туда-сюда между пальцами. Он знал, что привычка вертеть что-то в руках во время умственного напряжения дурная, но тот, кто не проявляет снисходительности к своим маленьким слабостям, однажды сорвется и ослабеет до крупных проступков.

– Когда мы осматривали тело, то никаких бумаг не нашли, магистр Бирн. Как же так вышло? – голос его был таким же участливым и успокаивающим, как журчание ручья, но каштан кувыркался между пальцами все быстрее.

– Покаюсь, я не сразу вспомнил, что обрывок остался у меня в руке, а потом в сумке. Финн стал моим соседом по коллегии и другом с самого поступления. Увидеть то, что мы застали, было для меня слишком… – Брендон так и не подобрал слово. – Вот.

Он достал из поясной сумки и положил на стол обрывок в половину листа с бурыми пятнами по краю.

Магистр Эремон внимательно вглядывался в ряды косых и прямых черточек. Его ученик тоже приподнялся над зельеварскими склянками, чтобы лучше увидеть.

– Он отмечал дни до какого-то события? – удивленно спросил старший инквизитор.

– Нет, – тут же ответил Брендон, – это огам. Древний язык друидов. Финн не изучал его и уж точно не умел на нем писать. Все его знания об огаме укладывались в краткий курс истории магических учений. Во времена друидов пользовались такими знаками, но записывали что-то редко и на восковых табличках, стилусом. Или на пергаменте. Как вам известно, их традиции почти утрачены, и в Дин Эйрин друидов нет и не может быть.

– Возможно ли, что он перерисовал что-то с более древней надписи и спешил поделиться этим с другими господами из магической Коллегии? – спросил Эремон. – Ты что-то хочешь, девочка?

Эшлин тревожно ерзала на скамье. Ей очень хотелось сказать Брендону, где она видела такие знаки, но при инквизиторах было нельзя. Брендон понял, что еще немного тревоги за возможные слова рыжей ши, сказанные из лучших побуждений, – и он сойдет с ума. Пришлось брать дело в свои руки.

– Девушка желает выйти отсюда, магистр Эремон, но стесняется попросить у вас разрешения.

Эремон взглянул на беспокойную девицу и улыбнулся.

– Что ж, пока у меня не осталось к ней вопросов, и я не стану удерживать. А вы, как вижу, разбираетесь в огаме?

– Я могу попробовать прочитать. Но придется повозиться, я не владею этим языком в совершенстве.

– Тогда завтра мы встретимся с вами в библиотеке, где точно никто не помешает вашей работе. А то еще немного – и пойдет слух, что я пытаю девиц, не пуская их до ветру.

Эшлин возмущенно фыркнула, но теперь уже Брендон крепко сжал ее руку, поклонился инквизитору и быстро вышел из комнаты, утаскивая ученицу за собой. Она хотела было возмутиться, но увидела, что Брендон еле держится, и решила промолчать.

– Идем. Сейчас уже так поздно, что никто не возьмется поселить тебя в женскую коллегию. Придется провести еще одну ночь под моей крышей.

– Надеюсь, здесь у тебя нет топора? – улыбнулась Эшлин.

– Нет. И я жалею об этом, – отозвался Брендон, медленно направляясь к дому.

Эшлин какое-то время молчала, но эта мысль слишком беспокоила ее. Брендон зажег фонарь от факела, горевшего на стене, и тот покачивался в его руке, освещая маленький кусочек дорожки. Пока беседовали с инквизитором, успело стемнеть. Университет погрузился в тишину, только от мужской коллегии изредка доносились счастливые вопли, а в «Королевском лососе» пели хором балладу.

– Я все думаю… вдруг профессор Дойл нашел что-то о Брадане. Такие же знаки он чертил на своих табличках, которые захватил в наш мир.

Брендон резко остановился и повернулся к ней. Подсвеченное снизу фонарем, его лицо приобрело странное выражение.

– Убить человека из-за чьих-то записок четырехсотлетней давности? Глупость. Я не могу и представить, кто мог хотеть Финну зла, но полагаю, что скоро мы узнаем намного более простое объяснение. Но думать об этом мы не станем. До завтра.

Он собирался уступить свою кровать ши и наконец приложиться к успокоительной бутылке. Не думать. Жаль, что не существует заклинания, убивающего мысли.

Утром почти не сомкнувший глаз Брендон отвел девушку к коллегии, проследил, чтобы ее внесли в списки, и отправился на собрание у ректора.

– Смотрите, девицы, новенькая идет! – нарочито громкий шепот раздался откуда-то сверху. – Какое милое платье, взгляните, моя госпожа, – словно из сундука прабабушки нашей скотницы!

Эшлин не знала, почему платье из сундука, где хранятся старинные вещи семьи, чем-то плохо, – напротив, в ее роду это было бы большой честью, и даже полюбоваться теми расшитыми платьями Ройсин, что достались ей от матери ее матери, дозволялось не всегда. Но голосок звучал зло. Как серебряный колокольчик с чуть заметной фальшью – звон с привизгом.

– Помолчи, Эния. Если бы ты открывала рот только для песен, ты больше нравилась бы юношам и меньше злилась, – другой голос.

– Ты просто завидуешь мне, Кхира-простушка!

– Я просто сейчас пролью краску, Эния-злыдня!

– Новенькая, иди к нам! – третий голос, разом перекрывший остальных. – Эния, помолчи, будь добра.

Эшлин подняла голову. Девушки в одних белых рубашках и с распущенными волосами сидели на плоской крыше коллегии. Самая хорошенькая и заносчивая на подушке, в соломенной шляпе без тульи, ее длинные волосы цвета каштановой древесины были разложены по полям шляпы. Еще две девушки смазывали их сладко пахнущим даже издали густым настоем. Четвертая, высокая и крупная, с некрасивым длинным и резким лицом, подошла к краю, глядя на Эшлин.

– Поднимешься? Лестница с другой стороны.

Это ее голос привык приказывать.

Эшлин не понадобилась лестница. Увитый диким виноградом резной угол домика сам по себе был лестницей. Она забралась наверх, не оборвав ни одной гибкой ветви, и лишь у самой крыши приняла руку высокой – просто потому, что на дружеский жест отвечают дружеским. Как и наоборот.

– Ничего себе, – восхитилась девушка. Эшлин макушкой лишь чуть возвышалась над ее плечом. – Ты прямо белка. Я Эпона Горманстон. Вон там, под шляпой, Эния Магуайр, моя компаньонка.

Эния чуть поморщилась на солнце, а Эшлин просто не поняла слово.

– Справа от нее Кхира Смола из замка Баллиоль, – загорелая кудрявая девчонка помахала Эшлин и улыбнулась. – А слева Мавис Десмонд. Она была ученицей профессора Дойла – его убили, ты знаешь.

– Мы зовем ее Овечкой, – заметила Эния, – потому что она как овечка. Увидишь еще.

Полноватая девушка с косой смотрела вниз, но все же быстро поймала взгляд Эшлин и продолжила смазывать волосы Энии красноватым настоем.

– Она стесняется, – пояснила Эпона. – Привыкнет. Садись, новенькая, скажи, как называть тебя, и раздели с нами угощение.

– Мавис пекла сконы и варенье – она печет его в горшочке, а не варит, как все, и выходит ароматнее, – пояснила Кхира. – Мавис готовит вкуснее, чем в «Королевском лососе».

Мавис чуть-чуть улыбнулась и продолжала свое занятие. Эшлин села на горку сложенных подушек – перед ними на вышитом полотенце стояло блюдо с порезанными уже на четверти толстыми лепешками-сконами, горшочек варенья, из которого пахло яблоками, сливами и клюквой, кувшин с чем-то прохладным.

– Оранжад, – заметила Кхира ее взгляд. – Тут есть теплица с настоящими апельсиновыми деревьями, видела? Покажу потом. Ну, так как тебя звать?

Эшлин глубоко вздохнула. Нужно было сказать о себе правду, не говоря о себе правды.

– Меня зовут Эшлин, прозвище моей семьи Ежевика. Я приехала издалека, место, где мы живем, далеко от больших поселений, и его название не будет вам знакомо. Я раньше никогда не видела столько людей сразу.

Кхира кивнула:

– Мы уж так и подумали – что ты из деревни. Ничего, моя матушка тоже. Родители твои живы? Братья, сестры? Может, жених там ждет?

Она засмеялась. Эшлин хотела ответить и поняла, что на глаза наворачиваются слезы. Увидит ли она еще родителей? А брата? А Брадан стал Брендоном и…