А она с кошачьей пластикой бродила между пикетчиков, фотографировала их, обещала тиснуть статью в «Московский комсомолец», вызвать столичное телевидение. Здесь ещё верили в СМИ. Кузькин и Булавина громко привлекали прохожих речами против администрации. Те приближались, подписывали петиции против многоэтажек.

Вскоре Попович предложил переместиться к центру Щупкино.

По дороге Садовская разговорилась с энкавэдэшниками о вчерашнем случае. Они, материалисты, не поверили в потустороннюю силу. Хотя, одобрительно промычали, мол, а вдруг что-то такое есть, и возмездие, наконец, настигло буржуев…

– А как вы объясните, что перед смертью им являлись рептилии с картин, которые висели в их собственном доме?

– Мракобесие! – припечатал Самарканд Генрихович, поправив платком свой впечатляющий нос.

– Враньё, грязная игра, которую мы пока не раскусили, – сказал Кузькин, пожав плечами.

– Мне кажется, есть закономерность, неразгаданная нашей полицией, – негромко продолжил Алексей. – Столкнувшись с криминалом, пострадавшие, свидетели и следователи, прежде всего, обращают внимание на человеческий фактор. Не найдя виновных и не объяснив случившегося, они заходят в тупик и либо закрывают дело, либо вешают его на невиновного.

– А как, по-вашему, товарищ, надо поступить? – с иронией поинтересовалась Садовская.

– Взгляните шире! Сначала на тех, кого мало замечают – на детей и животных.

– Ну, это редко происходит, – разочарованно протянул Оченёв.

– А потом? – допытывалась Марина.

– Если не они, то обратитесь на окружающие предметы и явления. Порой жертвы вынуждены защищать свою жизнь от различных звуков, художественных красок, даже от ружья, которое стреляет само.

– Вот это мракобесие! – хмыкнул Кузькин.

– Ничуть, – с досадой отмахнулся Попович. – Если проследить всю цепочку, приведшую к убийству, несчастному случаю и прочим происшествиям, то найдётся материальное объяснение. Это не просто дьявольщина или измышление ума, а чёткое событие, которое логично вытекло из всего предыдущего поведения человека. Любые действия людей изменяют неживую природу, она как бы «оживает» и начинает отражать наши поступки, намерения и мысли.

Россовцы переглянулись: иногда дилетантам в голову приходят оригинальные идеи. Марина направила на Алексея такой долгий глубокий взгляд, что гигант на миг сбился. Он сглотнул слюну, ответив неожиданно нежным, чуть растерянным взором.

– Кто-нибудь ещё так в Щупкино считает? – в упор посмотрела на него Садовская.

– Приятель вашего приятеля!

Оченёв откашлялся, потом кивнул:

– Да, нечто подобное вещал Анатолий Голод. Он ходит ко мне в кружок НЛО.

– Мальчики, познакомьте меня с ним! Я обожаю такие экземпляры.

– Да запросто, – легко согласился Роман. – Он как раз ищет натурщицу для очередной своей рептилии, – и многозначительно добавил:

– Так что я назначаю вам свидание в мастерской модного художника!

– А вы не боитесь, что я получу место в гареме его террариума? – фыркнула она.

– Где вы ещё найдёте султана, который бы так воспевал и прославлял своих анаконд?! – серьёзно ответил он.

Они пришли на центральную площадь, где красовался памятник известному баснописцу и великому поэту. Бронзовые Пушкин и Крылов сидели спиной к городскому кинотеатру и глядели куда-то мимо фонтана, за которым притаилась, как ведьма перед глупыми клоунами, мэрия. Здесь Попович, сославшись на дела, попрощался и покинул пикетчиков. Напоследок Марина подарила ему тот взгляд, который, как путеводная нить, навсегда привязывал к ней мужчин.

НКВД сразу развил бурную деятельность. Вынули из сумок фартуки, детские совочки, венички, раскатали транспарант: «ПОМОЖЕМ НИЩЕЙ МЭРИИ ЩУПКИНО УБРАТЬ СВОЙ ГОРОД!» и принялись с серьёзным видом заметать небольшой пятачок между фонтаном и памятником.

Садовская хохотала и щёлкала фотоаппаратом всех желающих, которые проходили и останавливались возле активистов. Оченёв незаметно отвёл её в сторону и тихо проговорил:

– А правильно ли мы делаем?

Садовская вопросительно посмотрела на него.

– Расследуем убийства «олигофренов» и одновременно протестуем против них!

– Это называется «внедрёнка»…

– Хорошая отмазка!

Пикетчики, чтоб согреться от пронизывающего осеннего ветра, начали глумиться и поносить родную власть, которая не может привести в порядок даже центральные улицы.

Потом появилась Алина Покусаева, корреспондентка из «МК»2.

– Ей интересно всё: от женского топлеса до мужского комплекса, – тихо сообщила Садовская Роману. – Моя агентура, хотя, об этом даже не догадывается.

Рядом с Алиной крутился маленький, выделяющийся своими сутенёрскими усиками видеооператор.

Вскоре появился представитель мэрии. Серый чиновник без признаков индивидуальности. Из-под незаметной внешности легче дурить обывателей яркими обещаниями. Он с презрением следил за их действиями. Что делать, раз время от времени приходится бросать собакам кость! Самое интересное, что эти псы не понимают, насколько худа их жизнь. Если бы поняли, то давно бы устроили погромы, а так быдло быдлом. Впрочем, в этой стае всегда есть вздорная моська, которая поднимает визг, с которым надо считаться. Ишь, что-то учуяли и опять пытаются изменить свою собачью жизнь! Раньше таких отстреливали, теперь приходится с ними лаяться. Но даже бунтари до конца не понимают или боятся понимать, какую весёлую жизнь им выбрали те, кого они выбрали. Кто попадает на вершину даже с самыми лучшими намерениями, всё равно ломается в итоге. Честные здесь не задерживаются – низы не оценят, верха не поймут. Система иезуитская, перемалывает все благие намерения: или воруй, как другие или возвращайся к тем, у кого воруют. Третьего не дано. А если уж остался во власти, то научись обрабатывать жертву так, чтоб она верила, что её тащат в рай, а не на плаху. При этом нельзя терять лица.

– Что вы тут делаете? – вкрадчиво поинтересовался чиновник.

– Помогаем нашей доблестной мэрии очищать город от нежелательного мусора! – радостно возвестила Булавина. – Товарищи, к нам пожаловал сам товарищ Плановой!

– Ваша акция санкционирована? – поморщился серый чиновник.

– Да, у нас официальный пикет.

– Тогда вы обязаны проводить мероприятие молча. По закону на пикете нельзя произносить речей.

– А здесь, что, концлагерь? – поинтересовалась Садовская.

– У тебя язык острый, а у меня жопа небритая! – внезапно раздалось сзади и в транспарант врезался комок грязи.

Энкавэдэшники быстро обернулись. Позади, словно из-под земли снова возник десяток парней в кожанках.

– Что ты сказал? – побледнел Оченёв.

Он быстро оценил ситуацию. Драки не избежать. На пикете остались только пенсионеры да женщины. Кузькин куда-то пропал. Да и безликий чиновник благоразумно ретировался в мэрию. Роман – единственный мужчина, лица терять нельзя.

– Я сказал, чтоб ты заткнул пасть своей сучке и убирался, пока цел! – с угрозой придвинулся чернявый, по виду предводитель.

– Будет драка! – подтолкнула Покусаева спрятавшегося за её спину видеооператора. – Быстрее снимай, Эдик!

Тот мигом приспособил на её плече небольшую камеру и включил запись.

– Извинитесь, молодой человек, вы не правы, – тихо произнёс Роман, а сам быстро напряг и расслабил мышцы, разминаясь и будя в себе зверя перед схваткой.

– Это ты у меня сейчас в ногах ползать станешь, толстый!

Парни медленно пошли на них, но через секунду ползал уже сам чернявый. Марина в стиле капоэйра совершила сальто и пяткой залепила в лоб так, что оскорбитель, сидя в мутной луже, долго пытался сообразить, как он тут оказался и какой сегодня день. Эдик лихорадочно снимал схватку, чуть ли не между ног своей корреспондентки, находя выгодные ракурсы.

А Садовская колющими и рубящими ударами ног и рук методично отключала из сознания команду парней, попутно выполняя сальто и невероятные кульбиты.