НОЧНОЙ ШУМ

Роман Оченёв, бывший военврач, уйдя на пенсию в сорок с хвостиком, вернулся в родной город Щупкино.

Тихий зелёный городок встретил его тем приветливым равнодушием, которым Россия встречает даже врагов. Земли-то о-го-го сколько, живи и ты, коль не шутишь…

Через месяц спокойной жизни, Роман начал слышать в своей квартире непонятные шорохи, шёпот, загадочные голоса, неразборчивые соблазнительные призывы, причмокивания, стоны, женский смех, похожий на русалочий. И ему захотелось этим с кем-то поделиться.

Он открыл в Дом Культуры литобъединение «МИФ». «Мистика и фантастика».

К нему потянулись подростки и экстравагантные чудаки. Вроде художника Анатолия, взявшего псевдонимом «Голод», чтоб оздоровиться. Отказавшись от пищи, он неожиданно прорвался к духу. Образно говоря, добыл где-то бур, просверлил в небе дырку, заглянул туда, удивился, но толком не смог передать другим, что там творится. Лишь бросал лозунги и призывал через голодание идти к Разуму. Потом наглядно показал, что увидел в духе кибер-панка Гигера. Одну из своих картин даже разместил в интернете. Это сработало, и однажды он проснулся модным и знаменитым. Его полотна начали продаваться среди щупкинской и столичной знати.

А странный случай только добавил Голоду славы.

В городе неожиданно скончался от инфаркта молодой «олигофрен», местный олигарх. Всё бы ничего, ну, помер ещё один ворюга, но как-то непонятно помер. Чего-то испугался, что не характерно для паразитов России. Прокричал про какого-то дракона и испустил дух. После этого Анатолий радостно завопил на каждом углу о братьях по разуму. Параллельный и перпендикулярный миры существуют! Оттуда уже лезут к нам со всех щелей. Нет правды на Земле, но есть она пониже… или повыше…

Оченёв, повидавший много необъяснимого, поддержал художника, когда того травила местная официальная газетёнка.

Вот и сейчас на заседании «Мифа» он вслух прочёл о странной гибели ещё одного из богатеев. Автор явно намекал на некую порчу, вызванную Анатолием. Все оживились. Вот и за «олигофренов» взялись! Не всё жировать. Кармы никто не отменял, значит, и власть пора менять.

– Надо не только ворюг менять, но и всю систему! – горячо поддержала Булавина, дожёвывая свой дежурный бутерброд.

Ксения Андреевна – незаурядная дама, учительница на пенсии, коммунист и народный депутат, находилась в оппозиции к городской власти и одна ещё что-то делала для народа. Она боролась за униженных законом людей, судилась с воровской властью, заступалась за выброшенных на улицу жителей, отстаивала их дома, которые шли под снос. Не боялась говорить в лицо бандитам и грабителям правду. Многие нувориши учились в местной школе и были её учениками. Те кисло соглашались и, чтоб училка отстала, выделили ей помещение для театра. Пусть поднимает культуру, коль сил некуда девать! И теперь вечерами в ДК эта крупная тётя с кудряшками серого цвета исключительно для души ставила любительские спектакли по классикам жанра. Посещали эти представления бабушки, родственники актёров и одуревшие от безделья подростки, засыпая к последнему акту под мерный шепот подсказывающих друг другу текст актёров. Иногда, правда, все вострили уши от неожиданного несвязного с темой текста главного героя. Это прима театра отвечал на телефонные звонки. Работая системным администратором, он не отключался от клиентов даже во время спектакля.

Романа трудно было не полюбить. Он обладал красными полными щеками, выглядел жизнерадостным, обожал дегустации и саму жизнь с людьми. Небольшое затворничество только пошло ему на пользу. Отдохнул, подкопил силёнку. И завлёк прихожан байками из военной жизни, где больше всего происходило таинственных происшествий. Роман убедил слушателей даже в том, что покатался на летающей тарелке, которая до сих хранится в ангаре одной из военных баз. Этим рассказом он разбудил самых сонных студийцев. Многие никогда не сочинявшие, всерьёз взялись за перо и задумались о карьере Беляева, Ефремова, Жюль Верна, Уэллса, Брэдбери. К тому же Роман любил и порадовать.

– Ксения Андреевна, – ровным тоном произнёс Оченёв. – Министр культуры направил один из театров Подмосковья на международный фестиваль в Канны. Сегодня к нам в ДК приезжает комиссия из Москвы, надо бы встретить… Вы сможете показать им пьесу про Змея Горыныча?

Булавина своими огромными детскими глазами воззрилась на него. Военврач, не моргая, ответил честным взглядом. Такому не поверить – грех. Она сразу побежала к себе в театр репетировать. В дверях Ксения Андреевна сшиблась с Зябликовым, сторожем-дворником, разнорабочим в ДК, мастером на все руки и актёром в её самодеятельном театре. Слегка пощипала на радостях этого маленького, чуть сгорбленного от физического труда человека и выскочила в коридор.

Зябликов, отерев пот со лба, достал из-за пазухи бутыль вина, соки, торт и пакеты.

Подростки и художник окружили стол и преданно воззрились на Оченёва. Отчего Роман впервые задумался о собственных детях. Эту мысль он выразил опосредованно, обратившись к Зябликову.

– Тарас, а не жениться ли мне?

Тот ответил согласными на всё глазами.

– Да поздно уж…

– Что ты! – засуетился Зябликов. – Только свистни! У нас столько непочатых щупкинок бродят по улицам…

– А что сам?

– Пусть молодые женятся. Они боятся умереть в одиночку.

– Я тоже боюсь? – усомнился Оченёв.

– У тебя другое. Ты сообразил, что всё равно умрёшь в одиночку и потому не женился.

– А немолодой и женатый почему не разводится по этой логике?

– Он понял, что его надули, но трусит одиночества.

– Самое интересное, что оба завидуют друг другу! – почему-то решил Роман.

– Где хорошо – там нас нет. Ваше здоровье, товарищ писатель!

– И вам не кашлять, господин дворник!

Вокруг поскучнели от непрошенных в холостяцкой среде семейных разговоров. Когда Зябликов пьянел, то лез в такие дебри психологии, что Фрейд рядом засыпал.

– А кто-то испытал всё, и – недоволен, – добил всех Тарас. -Потому что хочет любви. Земной и неземной, чтоб жить вечно, а умереть вдвоём, завидуя только себе, любимому!

Наступившему молчанию мог бы позавидовать Эйнштейн, когда впервые сообщил о теории относительности. Разрядил тишину сам философ. Он разрыдался.

Подростки с жалостью окружили Зябликова. Они любили его за безоглядную щедрость. Он так легко делился последним, что дух захватывало.

– Дядя Тарас не надо…

– Ну, хочешь, мы твоему зятю сожжём дверь или кирпич на голову?.. – предложил боевой шестнадцатилетка.

– Хороший ты парень, Зуб, добрый… – глотая слёзы, погладил заступника по голове Зябликов. – Не надо…

– Это ты добрый! – встрял приятель Зуба. – Он же тебя бомжом сделал. Хочешь, накромсаем ему по морде и по шкуре?

– Шарик, это моё дело, сам лопухнулся – сам расхлебаю!

– О чём вы? – навострил уши Оченёв.

Зуб и Шарик сразу замолчали, смущённо переглянувшись.

– Подлость порождает подлость, а доллар – доллар, – туманно объяснил Зябликов. – Моя честность уничтожает честность сестры… Потому я нищ, зато чист, как после бани!

Роман внимательно осмотрел на дворника с головы до ног. Этот безобидный человечек, похоже, был переполнен спасительными афоризмами. Быстрая торопливая речь, бритая голова, чтоб не запаршиветь, очень подвижная, суетливая походка, согнутая работой спина. Правда, глаза живые, блестят, как у преданной собаки. Хочет общения, любви женщин. Поговорить с любым горазд. И ничего за душой. Никому не нужен, кроме ДК, и никаких перспектив на семью. Из собственного дома выгнали. Такой не станет добиваться своего, не будет мстить.

Что за люди? Столько зла на них обрушивается, а они ничего не замечают. Тарас был всегда дружелюбен, а синие бездонные глаза всё прощали. Терпеливые русские ангелы! Единственное, что себе позволяют – пить без меры. У кого ж на вас рука поднимается? Почему вы так нехотя прогоняете всякую нечисть со своей земли?