Если отругает жена своего муженька да захочет помириться, так ласково кличет: «Чёртушка ты мой!»

Непрошеный гость нынче уж сам по себе не явится — его черти носят, черти приносят, и даже заносят. Но всегда он, как чёрт из табакерки. Чёрте что.

Сами черти тоже не промах. То в глазах запрыгают, то в тихом омуте заведутся, то понесутся от ладана, то на сковородке завертятся, а то возьмут, да и рассыплются мелким бесом.

Вот так. Без них никуда. А заартачатся вдруг, мы им такое «на зло» устроим, что чертям тошно станет. И у чёрта ни на рогах, ни на куличках не спрячутся.

 АХ, ШЕЛЬМЕЦ!  

Бестужин был не на шутку раздосадован. Да, приглашение к Волконскому случилось очень кстати. И Анастасия Фёдоровна по пути в оперу заглянет. «А мне бы только минута и нужна!» — ещё более раздражаясь, хмурился граф, кусая пухлые губы.

В груди у него трепетало. Долгожданная, так необходимая встреча сулила немыслимую жертву. Графиня вздорна и на дух не переносит запах курительного табака. Учует, — прощай благосклонность. Помня об этом, Бестужин откровенно злился. Ему с утра страсть как хотелось курить.

В дверь постучали.

— Ну?

Егор, аккуратно держа перед собой начищенные до блеска сапоги, бочком протиснулся в гостиную и, с поклоном ставя их у дивана, почти прошептал:

— К вам, вашсятельство, посыльный.

— Ну, так зови скорее.

Через минуту перед графом, развалившимся на подушках в позе скучающего фавна, уже стоял по стойке смирно юноша с пакетом. Всё так же хмурясь и с досадой в голосе, хозяин протянул руку.

— Что там у тебя?

— Письмо. От князя.

Бестужин мельком глянул на конверт, потом на фельдъегеря и, кажется, узнал его. А! Да-да, это же тот самый кучерявый молодец с лицом смуглым, как у эфиопа. Откладывая письмо в сторону, он вдруг заинтересовался:

— Уж не ты ли, братец, тот герой, что тешит девиц остроумными прибаутками, а?

— Шутка не грех, а добрая и того менее, ваше сиятельство, — отвечал молодой человек, глядя прямо в глаза.

— Ишь ты! Слыхал, слыхал, — граф не любил таких, но вдруг смекнул, что хорошее выраженьице для сегодняшнего вечера лишним не будет и приказал:

— Что ж, изволь-ка придумать мне экспромт. Молодой человек, не сделав ни единого намёка на движение, каким обычно сопровождают смущение или желание попросить время на раздумье, тут же выпалил скороговоркой:

— Дети на полу — умный на диване.

Бестужев сжал губы, приподнял одну бровь и, не замечая хитринку во взгляде собеседника, повторил:

— Дети на полу — умный на диване? Да что ж тут остроумного?

Посыльный тем временем молчал. Заподозрив подвох, Бестужин повторил снова, растягивая по слогам:

— Де-ти на по — лу — умный на диване.

И ещё несколько раз, пока не уловил второй смысл:

— Детина полу-умный на диване!

И, обрадовавшись собственной догадке, расхохотался, хлопая ладонью по подушке.

— Ах ты, шельмец! Так и знал, что не зря о тебе слухи ходят. Как звать?

— Александр! — ваше сиятельство. — Пушкин.

— Уж не про меня ли ты выразился?

— Никак нет, Ваше сиятельство. Шутка.

— Шутка! — всё так же с хохотом крикнул хозяин. — Знаешь, а пошёл-ка ты, Пушкин, вон! — Убирайся, сукин сын. Насмешил вволю.

Фельдъегерь бодро кивнул и выскочил за дверь.

«К чёрту курево. Поеду, расскажу. Ох, любит Анастасия Фёдоровна эти шутки», — Бестужин лихо ввернул правый ус и позвал:

— Егор! Одеваться.

 МОНОЛОГ В ЗООПАРКЕ  

Нормальных зверей в зоопарке, как солнечных дней в ноябре. А остальные — глаза бы не глядели. Не нравятся мне их рожи. Ох, не нравятся.

Эти, к примеру, стоят, жуют жвачку свою дурацкую, а глаза кроличьи. Жирафы, одним словом. Надо же, как сглупила эволюция — тыщи лет для них старалась, шеи вместе с мозгами аж на три метра от желудка вытянула, а в итоге? Теперь тёте Варе приходится сено чёрте куда поднимать. Они, видишь ли, гурманы, иначе не едят. И рожки на голове! Рожки-то зачем? Не люблю жирафов. Прям терпеть не могу.

Но сурикаты ещё хуже. Нет, ну ты послушай только — су-ри-ка-ты. Мелкие, суетливые, вздорные. И боязливые, как мыши. Чего пугаются, дурачьё? Кому они сдались вообще! Один ум на семерых.

А этот, зелёный прохиндей. Видали? Лежит в своём корыте бревно бревном — не шелохнётся. Но хитрый, гад. На мясо реагирует, как на сладкое — только дай. Гена, блин.

К пантере лучше не лезть. В одни только гляделки кого хочешь переиграет. Ей бы с филином тягаться.

Но куры-то здесь зачем? Куры! Идиотки любвеобильные. И петух ихний — щёголь новозеландский. По нашему — ни бельмеса, а строит из себя не пойми что. Фраер! И орёт по утрам каждый день так, что жить не хочется.

Да ну их всех! Пойду лучше гляну, что там тётя Варя принесла. Вот она мне нравится. Она молодец. Никогда про бананы не забывает. Точно. И сегодня целая связка. Тётя Варя — человек!

 ПОДВОХ  

— Спасибо тебе, внученька, спасибо милая, — бабушка потянулась к корзинке, выбрала самый румяный пирожок и сунула в рот. — Ай, как… — она хотела похвалить стряпню, но буквально через мгновение почувствовала, что пирожок-то… — Солёный. Фу! Ужасно солёный, — бабушка, перестав жевать, в недоумении смотрела на Красную Шапочку.

А Шапочка уже вовсю заливалась весёлым, звонким смехом.

— Бабуля! С первым апреля тебя! Как пирожок?

— Ах, ты шутница! Я и забыла, что сегодня праздник, — всплеснула руками бабушка. — Ну, обманула, так обманула. Встань-ка скорее, принеси мне чаю запить солёное.

Красная Шапочка, всё ещё весело смеясь, хотела подать бабушке чай, но… не тут-то было. Она вдруг почувствовала, что не может встать. Не понимая в чём дело, снова попробовала подняться на ноги… — никак! Наконец, до девочки дошло, что она намертво приклеена к табуретке.

А бабушка, глядя на попытки внучки и её застывшее в удивлении лицо, уже хохотала вовсю, едва сдерживая слёзы.

— Ну, что? С первым апреля, внученька! С первым апреля, дорогая, — кое-как выдавливая слова сквозь смех, произносила она.

— Ну, бабуля! — прыснула хохотом Красная Шапочка. — Ну, ты даёшь!

— Знай наших, — хохотала бабушка. — Клей «Момент», он и первого апреля — момент!

Обе заливались душевным смехом, когда…

Вдруг распахнулась дверь и на пороге появился Волк.

— Р-р-р! — сказал он. — Попались?! Вот сейчас я вас съем.

— Заходи, заходи, — приветливо замахала рукой бабушка. — Ещё один шутник нашёлся. С первым апреля тебя.

— Хороший розыгрыш, — закивала Шапочка. — Заходи. С первым апреля.

— С каким ещё апреля? — грозно спросил Волк.

Бабушка и внучка смотрели на Волка. Волк хмуро уставился на бабушку с внучкой и жадно облизнулся.

Смех постепенно стих.

По выражению волчьей морды обоим стало совершенно ясно, что незваный гость ни сном, ни духом про весенний праздник.

Вот тут-то с лиц бабушки и Красной Шапочки окончательно сползли весёлые улыбки…

 НА ЗАРЕ  

Где-то под пальмой зазвонил телефон. И звонил целую минуту. Наконец послышался хриплый голос:

— Какого чёрта?.. Да. Матильда, ты?.. Почему это? Очень рад. Почему не сезон? Сезон. Пятеро?.. Хорошо. Обзорная по острову… Погоди, я запишу, — в предрассветной тишине заскрипел карандаш. — Да. Да… нет, стандартный тариф. Да. Опять испанцы? Дай мне час. Банкиры? Тогда пятнадцать минут! Te veo en la orilla!

Робинзон отчаянно зевнул, неловким движением вывалился из гамака и заорал:

— Пятница, за работу!

 О ЗАПОРАХ И ПУТЕШЕСТВИЯХ  

Даже у великих писателей случается запор. Ну, не в том, не в физическом смысле, а творческий. Словно весь ум писательский, весь интеллект упирается в невидимую стену и не может двигаться дальше. Слова теряются, идеи тают, сюжет рассыпается, словно карточный домик. И причина этой внезапной неудачи остаётся совершенно не ясной. Порою даже мистической.