Он был среднего возраста, хмурый и ему явно хотелось ругаться.

– В Греции сейчас тепло, – сказал я. – Но там кризис!

– Кризис – х… зис! – закончил мою мысль мужчина и ушел в другой вагон.

– Бесполезно! – сказал паренек, сидевший в соседнем «купе». – Я этот гребаный поезд знаю. Тут во всех вагонах холодрыга!

Он достал из сумки вторую бутылку пива и приготовился к дальней дороге.

Минут через пятнадцать я не выдержал и пошел бродить по поезду в поисках теплого вагона. Но паренек с пивом был прав. Все вагоны были одинаково холодны, и во всех стучали компрессоры.

– Странно! – пробормотал я. – Раньше компрессоры стучали не в каждом вагоне.

Забегая вперед, скажу, что мне сказочно не повезло в тот день. Потом я неоднократно наслаждался новыми уютными вагонами электричек, но это было потом.

После Голицино я вышел в тамбур, приготовившись к выходу. Следом вышла молодая женщина и стала внимательно смотреть на дверь, где в надписи «Не прислоняться» было затерто четыре буквы.

– Как думаете, откроется эта дверь? – спросил я.

– Откроется! – уверенно сказала женщина. – Я за ней все остановки наблюдала.

– А экспресс-поезда из Шереметьево до Белорусской такие шикарные! – зачем-то сказал я.

– Тоже мне сравнили! Бородино и Шереметьево! Это как…

Женщина задумалась, поезд остановился, двери зашипели, открылись, мы вышли на платформу.

Новые ограждения платформы и дорогие дома в ближайшей деревне говорили о том, что я вернулся из прошлого в настоящее. Настоящее освещалось розовыми лучами восходящего солнца и было красивым.

У платформы стоял домик, сохранившийся со времен победы над фашистской Германией. Его называли домом путевого обходчика, в огороде там всегда рос гигантский зеленый лук и не менее гигантские зеленые помидоры. От проходящих поездов домик дрожал, и местные дачники гадали, когда он рухнет. Но дом держался. Только один раз мы заметили, что в одном из окон выпало стекло, и хозяин заменил его фанеркой. Я заглянул через забор и увидел, что фанерка на месте.

– Хоть что-то постоянно в этом мире! – обрадовался я.

На заборе висело объявление, что домик сдается русским за 1500 долларов в месяц.

– О как! – сказал я.

Все, что я добавил, заглушил рев поезда Брест-Москва. Дрожала земля, дрожал забор, дрожало объявление. Я махнул рукой и отправился в дачно-садовое товарищество «Чайка».

Товарищество было обнесено серьезным забором. Ворота были закрыты и тоже неприступны. Откуда-то появилась маленькая белая собачонка и начала методично меня облаивать. В окне показалась женская голова.

– Куда? – спросила голова через форточку.

– Туда! – сказал я и махнул рукой в сторону ближайшего проезда.

– А у меня вода замерзла, – зачем-то сказала голова и исчезла.

Ворота загудели и начали открываться.

Я шел по знакомым улочкам и поражался смешению нового и старого. Домики с разрешенными ранее 6х6 чередовались с огромными двухэтажными хоромами. Некоторые прикупили соседние участки и построили что-то темнобревенчатое, похожее на стену древнерусского города, готового отразить нашествие хана Батыя. Некоторые дома вызывали чувство какой-то радости за мою память. Я увидел перекосившуюся ставню и вспомнил, что она была такой же в прошлом веке. Это вселяло уверенность, что я в правильном месте, что эта ставня – мостик через утекающую реку времени.

Нашу старую дачу я узнал только по номеру. Огромный дом, дымок из трубы, аккуратная поленница дров, сарай с финской баней, внутри дома все удобства, начиная с вайфая и кончая душевой кабиной. По второму этажу ползал новый человечек нашей планеты, внизу был накрыт стол…

Я возвращался на станцию поздним вечером. Голова кружилась, а в ней кружилась одна простая мысль: хорошо, что есть что-то, связывающее ушедшее и настоящее. Без этого мы жили бы вне времени, без ощущения его течения. Мы бы скачками перемещались из одной точки пространственно-временного континуума в другое, попадая в новое окружение вещей, мыслей и знакомых.

Я попытался додумать эту мысль, связав ее с поездом Москва-Бородино, но заметил, что под ногами скрипит снег. Тогда я стал думать, что он скрипит точно так же, как скрипел в ушедшем городе моей юности. И этот скрип, как нечто постоянное, которое было и будет во всех городах.

Даже в тех, которых уже нет.

 Музей Серебряного века

– Слушай, я вот живу в этом городе, а ты пишешь, что его нет!

– Это другой город. Страна другая… как мог город остаться прежним?

– У тебя просто ностальгия по молодости, вот тебе и кажется, что старый город был лучше.

– Я не говорю, что он был лучше, я говорю, что его больше нет. Почти нет…

Этот разговор будет потом. А сейчас я слушаю гул самолетных двигателей и смотрю на бесконечную белую пустыню облаков. Ничего не происходит. Так и проходит большая часть жизни: в ней ничего не происходит, памяти потом не за что зацепиться. Надо срочно, пока все не затянулось серостью забвения, расставить картинки-вешки. Вот я в музее Брюсова, музее Серебряного века. Брожу по залам некогда богатого дома, за мной следует не очень приветливая дама средних лет в черном платье и тщательной прической, которая ее старит.

– Вы кто?

– М-м-м-м… Человек…

– Любитель, что ли? Руками ничего не трогать!

– Хорошо!

– И не фотографировать!

– Хорошо!

– А зачем вы в телефон тыкаете? Что вы там пишете?

– Простите, можно я побуду один на один с историей?

– Но руками ничего не трогать!

– Вы не очень приветливы.

Нет ответа…

Я рассматриваю объявления вечеров футуристов. ОКаЗывАетСя, тАкоЙ стиЛь пИсьма не есть изобретение тинэйджеров 21-го века. Так писали свои объявления футуристы в начале 20-го века.

Объявления броские, запоминающиеся слова: Голубень, Метр в ритме, Вечер витаФизма, Непогребенные… Привлекает слово витафизм. Почему-то оно у меня связано с Есениным. Гугл и Яндекс не знают этого слова. Загадка.

Откуда у Брюсова были деньги на такой дом? Дама с гордостью сообщает, что он сын купца. При этом она презрительно смотрит на мои ботинки, покрытые серыми пятнами высохшей соли. Я стараюсь быстрее уйти из музея. Это здание и дама из ушедшего города. В сознании дамы появились ростки нового, но их смесь со старыми корнями весьма гремучая.

 Банан и другие

Мусороуборочная машина стоит на тротуаре. В кабине двое. Дверь открывается и на асфальт летит шкурка от банана. Я в изумлении останавливаюсь. Двое в кабине смотрят на меня с неодобрением. Потом дверь снова открывается, выходит мрачный мужчина в оранжевой дорожной куртке, подбирает шкурку, бросает ее в мусоросборник машины и возвращается в кабину. «Жизнь налаживается!» – думаю я и иду дальше. Это новое, непривычное.

Новое в метро. Пытаюсь найти человека с бумажной книгой. Не нахожу. Планшеты, букридеры, смартфоны… Интересно – что читают? Набираюсь наглости и смотрю на экран планшетника мужчины лет тридцати. Там он отчаянно сражается с оравой монстров. Надо отдать должное – сражается успешно. Ряды монстров редеют, москвичи могут спать спокойно.

У двери вагона метро висит объявление: принимаются вклады с выплатой 10% в месяц. При этом всем желающим дают кредиты под 1,5% в день. Это почти 60% в месяц. Это в какой финансовый ужас надо окунуться, чтобы брать деньги на таких условиях? Но проблемы можно решить. Об этом говорит реклама на выходе из метро. Гарантии? Вы только посмотрите на главного «решателя» проблем! Он демонстрирует свои наручные часы – такие часы могут позволить только люди с лишними деньгами, а это и есть гарантия, что все проблемы решаются.