И кажется, что в своих городах тебя мучает ностальгия по молодости и ушедшим любимым. Да, иногда это бывает, но даже когда ничего в душе не шевелится, то все равно ты пишешь так, что между строк мучительно всплывают картинки прошлого. Твоего прошлого! Даже если оно не было таким счастливым, как настоящее.

Куда нам от всего этого деться?

 Коридоры

Узкий коридор, стулья вдоль стены, окно в торце, тусклый свет пыльных ламп. Душно, склочно, жалко уходящего времени. Там, за дверями, ты еще можешь потрепыхаться, погнуть пальцы, или просто попросить, обещательно смотря в глаза. Но тут, в коридоре, надо ждать. В коридоре очередь – это власть народа. Особо активных, лезущих вперед, могут и побить.

Я вдруг понял, что много лет не сидел в коридорах. Везде для ожидания были большие светлые холлы, с диванами, креслами, аквариумами, столиками с журналами. У меня был номер, и я поглядывал на табло, прикидывая сколько осталось времени, и успею ли я погулять или пообедать.

А 90% того, что я делал в казенных московских домах, можно было сделать по почте или по Интернету. Это все будет, но потом. Хорошо, что я не растерял бойцовские навыки для добывания бумажек, подписей, мест в очередях. Хотя, если честно, мне очень не хотелось это помнить.

И еще я удивлялся, что моя душа не очерствела. При общении с чиновниками я настолько входил в их положение, что готов был сам выполнять их работу.

 Замоскворечье

От станции метро Третьяковка до моего дома было двадцать минут ходьбы. В этом купеческом районе я знал каждый переулок. Про многие из них можно написать рассказы, но сейчас почему-то не хочется. Нет больше моего Замоскворечья, эти рассказы повиснут в воздухе.

Продираюсь через запаркованные на Садовнической набережной машины, задыхаюсь от выхлопа на Пятницкой и Ордынке, прячу глаза от назойливой безвкусной рекламы на старых домах. Ныряю в арку моего дома на Космодамианской набережной, зная, что там чудный тихий дворик. Но нет больше того дворика, все забито машинами, вокруг незнакомые, озабоченные лица.

Меня не радуют новые дома в Замоскворечье. В большинстве своем они безвкусны и не гармонируют со старой застройкой. Еще, правда, можно постоять на горбатых мостиках над Водоотводным каналом, посмотреть на отражение луны в темной вязкой воде. Можно найти и переулок, мало тронутый временем. Меня задело другое.

У своего старого дома я вдруг понял, что забыл номер моего подъезда. Но помнил, что там жил печально известный Пеньковский. Никто, кого я спрашивал около дома, не знал историю Пеньковского. Никто также не знал, что за высоким забором во дворе находится бункер, охраняемый в 1953 году танками. Там сидел, ждал решения суда и впоследствии был расстрелян Лаврентий Берия.

Впрочем, ладно! Это дела давно минувших дней. А около дома по-прежнему зеленеют деревья, место, где стоял и был однажды угнан мой «жигуленок», теперь занято какой-то иномаркой.

Жизнь продолжается.

 Грустный объектив

Чтобы я ни написал про Москву, какие бы я ни поставил фотографии, всегда найдется кто-то, кто скажет, что я все охаиваю. Я не охаиваю, мне просто бывает грустно в Москве, в Риме, в Нью Йорке, в Дели, в Миннеаполисе, в Питере. И еще в десятках других городов.

Я с болью смотрю на разрушение истории, на хамство, на непрофессионализм, на вандализм, на человеческую глупость и злобу. И не важно, в какой точке земного шара это происходит.

Одну и ту же, очень невинную фотографию можно интерпретировать по-разному.

– Ах, какой милый дворик!

– Неужели ты не нашел чего-то более значительного в таком замечательном городе?!

– А почему ты мусор фотошопом не убрал?

И так далее…

Сразу скажу, что почти все мои фотографии грустные. Такие мне фотоаппараты попадаются. По-другому они снимать не хотят! Если надо «взвейся-развейся», то это не ко мне. Я так не умею.

 Жизнь в загородном доме

Обязательно нужен забор. Иначе тебя не поймут. Все проблемы с подводкой газа, дороги, электричества, воды из скважины – это твои проблемы. Они решаются с помощью чиновников, денег и бригад из дружественных стран.

Я понял, что свое в загородных домах уже отпахал. Проблемой врезки в магистральный газопровод мне заниматься больше не хочется. А ведь были времена, когда я сам делал канализацию и получал от этого огромное удовольствие. Также и с машинами. Я больше не хочу лежать на спине под машиной и менять масляный насос. У меня осталось мало времени, и я не хочу его тратить на борьбу с одуванчиками, на выращивание клубники и на выяснение с соседями судьбы пяти квадратных метров непонятно чьей земли.

Мне очень хочется выкроить неделю или две, чтобы переписать некоторые свои повести и рассказы. И написать новые. И еще подумать о науке. И еще много о чем. Но когда я об этом мечтаю, то вижу себя не в загородном доме, а под тентом на берегу большего озера, в шезлонге, с ноутбуком на коленях. Я закутался в плед, слушаю шум прибоя и думаю о судьбе своих незадачливых героев.

Или сижу около окна за деревянным столом в маленькой хижине. Окно выходит на полянку, куда днем из леса приходят олени. Вечером я зажигаю керосиновую лампу, смотрю, как луна поднимается над вершинами высоких елей, прислушиваюсь, как потрескивают в печке дрова. Пахнет свежезаваренным крепким чаем, на столе в соломенной корзинке лежат сушки с маком и куски сахара.

И никаких заборов, газовых труб, ремонта системы отопления и установки водопроводных фильтров.

 Московские переулки

Еще можно побродить по старым переулкам, еще можно найти места, где отдыхает глаз и душа. Даже в центре, где построили немыслимо дорогие дома, которые попытались вписать в старый бестолковый, но такой милый московский стиль.

В Москве нет питерской строгости, Москва – город непростой, путаный, но любая попытка добавить новую путаность и архитектурный разнобой приводит к убийству московского уюта. Вдруг оказывается, что разнокалиберные и разностильные дома образовали нечто такое, что согревало сердце. И дорогой полупластиковый новострой все порушил. Сверкающие зеркальные стекла не смотрятся рядом с пыльными окнами соседних зданий.

Но кого это волнует? И кто это разрешил?

Почему не стали строить там, где километрами тянутся бетонные заборы, ограждающие полуразруху и кучи мусора. Как надо не любить старую Москву, чтобы втиснуть там блестящие уродства, навесить рекламу красивой жизни, забить все машинами и расставить сердитых охранников, намекающих, что время случайных блужданий и глазений в Москве окончилось.

В Москве наступило другое время. Время больших денег, деловых мужчин и дорогих женщин.

И еще это время – время больших проблем. Они постоянно вползают в город, вползают со всех сторон, заполняют улицы и квартиры, вселяя в жителей города страх и беспокойство. Но об этом я писать не буду. Эти проблемы сейчас во многих городах. Я лучше буду писать про любовь и нестерпимо красивое небо перед грозой.

 Из Петербурга в Москву, осень 2012

Пожалуйста, когда будете читать, то помните, что я люблю все города, которые буду описывать.

 Питер

Я часто слышал о людях, которые могут идти по улицам Питера и рассказывать историю каждого здания. Я представил себя в компании с таким экскурсоводом: «Посмотрите налево, это дворец Белосельских-Белозерских – изящное розовое здание работы Штакеншнайдера. А теперь быстренько смотрим направо…»