О, девушки СССР! На какие подвиги вы были готовы ради любви!

Я собирался с двумя друзьями искать золото на Южном Урале. Я – командор, целыми днями копировал карты, изучал маршруты, готовил снаряжение. Два других золотоискателя долго спали в общежитии, потом бродили по Москве, пытаясь познакомиться с девушками. Золото-золотом, а зачем время терять? И вот – удача! Две красавицы согласились провести с ними романтичный вечер, переходящий в ночь африканских страстей. Они даже согласились поехать в Долгопрудный. Даже на последней электричке, понимая, что этим они переходят некий Рубикон. Но они не знали, что их ждет на другой стороне этого Рубикона!

Общежитие для приема гостей закрывалось в одиннадцать вечера. Попытка провести девушек под предлогом, что двоюродные сестры приехали, вызвал у вахтерши смех и обещание вызвать милицию, написать докладную в деканат и сделать все, чтобы золотоискателей выгнали из института.

Но надо знать мою команду. Им покорялись суровые обледенелые вершины Кавказа, а тут – вахтерша!

– Идите вокруг здания и стойте под окнами, – сказали золотоискатели девушкам.

Девушки ушли, а искатели приключений бросились на третий этаж, где в коридоре лежали обрезки железных водопроводных труб, которые оставили строители после ремонта туалетов. Две бухты альпинисткой капроновой веревки, выдерживающей автомобиль «жигули», лежали у золотоискателей под кроватью. Из труб и веревки опытные мужские руки стали сооружать подобие лестницы, по которой должны были подняться терпеливые красавицы, ожидающие вина и других развлечений.

Развлечения начались первыми.

Представьте теплую июльскую ночь. На бархатном небе сияют звезды, теплый ветерок приносит запах мусорных баков, стоящих около угла здания. Тихо так, что слышно, как бьются молодые сердца мужчин, осторожно несущих к открытому окну трубы, обвязанные веревкой. Вот они уже около окна, вот уже видны поблескивающие от нетерпения женские глаза, вот трубы просовываются в открытую створку, и тут…

Грохот десятка железных труб, упавших на асфальтовую дорожку под окнами, был слышен за километры!

А город подумал,

А город подумал,

А город подумал,

Ученья идут…

Потом город Долгопрудный долго обсуждал, что произошло около физтеха. Говорили, что взорвалась какая-то установка, что два трупа в городском морге после падения лестницы встали со своих полок и куда-то ушли, что перестали заикаться двое подростков и начали заикаться тридцать взрослых. Говорили даже, что вахтерша нашего общежития теперь пускает всех в любое время.

Да мало ли что говорили…

Но вот промелькнули другие корпуса общежитий, неслышно скользнула за окном платформа «Новодачная», ушли воспоминания. Приближался Белорусский вокзал.

А там были новые воспоминания.

 Ох, охрана

На платформе около забора стояли два охранника. Было непонятно – они охраняют забор от меня или меня от террористов. Вид у них был очень серьезный. Я не люблю серьезных людей. Они придумывают проблемы там, где их нет. Я подошел к одному, чтобы спросить про такси. Он отвернулся, достал рацию и начал бормотать:

– Первый, первый, я пятый…

Детские игры взрослых мужчин.

По-настоящему вокзалы могут охранять только люди, неотличимые от обычных пассажиров.

 Белорусский вокзал и другие

Я заглянул в здание вокзала, в вестибюль метро и понял, что не в той кондиции, чтобы мне там было хорошо. Есть казенные дома, где можно сидеть с чашкой кофе, и тебе там замечательно. Я такие заведения не очень люблю. Они для гурманов, эстетов, бездельников, очень творческих людей и усталых туристов. Есть заведения, где хорошо становится после двойного наката по сто грамм. Это мне нравится. Люди там незатейливы, открыты, ругают власть, начальство, погоду, но умеют радоваться мелочам и любят собеседников, пока им не противоречат. Но самые лучшие заведения, где хорошо становится после нескольких глотков светлого холодного пива. Звуки приглушаются, набегают мысли, которые хочется думать, все люди становятся милыми и красивыми.

Белорусский вокзал относится ко второй категории, а Шереметьево к первой, как бы ни старались там напоить пивом. Забегая вперед, скажу, что в печальный день отлета я взял в Шереметьево пиво и еще что-то. Пиво называлось «Сибирская Корона». Я его уже брал в разных ресторанах Москвы и даже начал к нему привыкать. Но в Шереметьево я оставил недопитыми половину кружки. Не тянет Шереметьево на третью категорию!

 Такси и таксисты

– Командир, мне до ВДНХ.

Командир – это самый главный среди кучки немолодых мужиков с цепкими глазами. Он рассматривает наклейки на моем чемодане и, не вынимая сигареты изо рта, тихо цедит:

– За тыщу отвезем.

Я работал таксистом и знаю все ухватки.

– За тыщу я пешком дойду, за пятьсот поедем?

– Поедем, раз такой умный.

– Тогда я за четыреста пойду искать.

– Не ищи! Эй, мужики, за четыре сотни кто на ВДНХ сгоняет?

Мой чемодан подхватывает мужичок в серой куртке с маленьким морщинистым лицом. Его машина без счетчика – это бомбила.

– Много командиру отстегиваешь?

– Лучше не спрашивай, а то я нервно буду ехать. Вот раньше я в «Краснодаре», магазин такой, работал. Всегда сыт, каждый вечер выпивал, днем в кабине мог подремать. А тут по 16 часов за рулем, в пробках нанюхаешься, к вечеру не то что выпить, жить не хочется. Но деньги хорошие.

Когда я так зарабатывал, то почти всё заработанное уходило на запчасти к моим «жигулям». Мужичок ведет свой «фольксваген» мастерски. Я могу расслабиться и смотреть в окно. Зимой Москва серая и неприветливая. Я люблю летнюю Москву. Летом все люди открыты, расслаблены, улыбаются. Особенно в районах, где мало приезжих. Зимой все спрятались в меховые воротники, закрылись капюшонами. В капюшоны просунуты руки с телефонами, глаза прикрыты, холодные губы что-то шепчут в микрофоны трубок. Холодные неприветливые здания, люди в домиках своей одежды, замкнутые в своих проблемах.

 Зеркало

Я хожу по квартире и восхищенно цокаю языком. Дочка сделала ремонт, я перестал узнавать свое жилье. На полу серая теплая плитка, порсторно, кажется, что даже туалет стал выше и шире. В ванной комнате вместо ванны – душевая кабина. Дочка, как и я, ценит свое время и в ванне не отмокает. Стиральная машина стоит в углу, ее почти не видно. Я смотрю вокруг и пытаюсь найти хоть что-то из моей прежней жизни.

– Пап, ты что! Вот табуретки, они еще с Ленинского проспекта. Комод – это с набережной Максима Горького. И еще твое зеркало.

Зеркало висит в прихожей. Был такой период, когда кооперативы делали огромные зеркала в вычурных тяжелых рамах с завитушками. Комод был из 19-го века и тоже был с завитушками. Зеркало и комод подошли друг к другу и стали жить рядом. В зеркале долго отражался вечно усталый парень в черной короткой кожаной куртке, сером свитере и черных джинсах. Иногда в зеркале можно было увидеть гостей. В прихожей всегда романтический полумрак, и гости казались в зеркале необычайно красивыми и даже загадочными.

Сейчас зеркало было покрыто толстым слоем пыли после ремонта.

– Я вытру? – спросил я.

– Не надо! – попросила дочка. – Потерпи десять дней, пока тут будешь жить.

Она накормила меня щами, показала, где находится курица с картошкой, горделиво продемонстрировала забитый холодильник, дала мне сотовый, пожелала веселиться и уехала. Я остался один на десять дней.