— Да, любить — так королеву! — поддакнула по друга.

Ипатов улыбнулся. Он вспомнил вчерашнюю историю. Машка вывела его впервые в коридор на прогулку. Мимо проходила вот эта самая сестра, которая сегодня дежурила. Ипатов вежливо поздоровался с ней. Она покосилась на него и не ответила. Ипатов удивленно пожал плечами, сказал Машке: «Неужели она меня не узнала? Сколько раз колола в задницу!» Машка с ее острым, как у бабушки, язычком тут же нашлась, что ответить: «Па, она вас всех не по лицам, а по задницам узнает!»

И оба рассмеялись. Услышав тогда у себя за спиной смех, сестра резко обернулась, сердито посмотрела на них…

Шел Ипатов потихоньку, осторожными, размеренными шагами. И это неторопливое прохождение по длинному коридору позволяло ему попутно слушать разные разговоры.

Сейчас его внимание привлекли несколько больных, стоявших у открытого окна и ведущих пустой разговор о том, сколько метров отсюда до трансформаторной будки. В основном горячились двое, остальные с глубокомысленным видом поддакивали то одному спорщику, то другому.

— Я тебе говорю, больше трехсот метров не будет!

— Нет, тут и четыреста потянет!

— Ну ты даешь, откуда здесь четыреста? Вон до того здания будет четыреста, а тут больше трехсот не потянет!

— Хочешь, поспорим?

— Стану я с тобой спорить, больше мне делать нечего!

— А сам, елки-палки, споришь.

— Кто спорит?

— Да ты!

— Я спорю?

— А кто, я?

Ипатов был уже далеко от спорщиков, а до него все еще долетало:

— Нет, триста!

— Нет, четыреста!

— Триста!

— Четыреста!

И хотя бы один уступил или предложил полюбовно сойтись на трехстах пятидесяти, чтобы наконец выбраться из этого нескончаемого, бессмысленного спора. Ипатов горько подумал: боже, сколько тем для разговоров — острых, волнующих, жгучих — то и дело подбрасывает людям жизнь, а вот эти часами стоят и спорят о какой-то ерунде. Гоголя бы на них!

Ипатов вышел на лестничную площадку перед служебным входом в отделение и увидел внизу длинный, человек, может быть, десять-двенадцать, хвост к телефону-автомату. Наверно, он повернул бы обратно, если бы его не позвал Александр Семенович, стоявший не то шестым, не то седьмым.

— Я для вас занял очередь! — крикнул он.

Испытывая неловкость перед остальными больными, которые, как он опасался, могли уличить их с Александром Семеновичем в мелком жульничестве, Ипатов медленно, держась за перила, спустился на первый этаж.

— Вы не смущайтесь, — громко произнес Александр Семенович. — Я действительно занял для вас очередь. Спросите товарищей?

Те, кто стоял рядом, к удивлению Ипатова, подтвердили:

— Занимал…

— Предупредил, что придут…

— Раз занял, об чем речь?..

Ипатов бросил на Александра Семеновича короткий, вопрошающий взгляд.

— Становитесь, — сказал, чуть попятившись, тот.

Ипатов встал, все еще не понимая, что побудило его соседа по палате занять для него очередь. Когда тот заявил, что пойдет звонить жене, Ипатов только подумал, что неплохо бы поговорить с Машкой и Олегом по телефону, но вслух ничего не сказал. Решение позвонить пришло потом, когда Александра Семеновича уже не было в палате. Неужели так легко было прочесть на его лице еще смутное и во многом неясное желание?

— Как вы догадались, что я приду? — тихо, чтобы никто не слышал, спросил Ипатов.

— Вы когда о чем-нибудь задумываетесь, — ответил Александр Семенович, — слегка поджимаете верхнюю губу. Вот я и занял на всякий случай.

— Слегка поджимаю губу? — удивился Ипатов.

Александр Семенович кивнул головой:

— Это не так трудно заметить…

— Но мне никогда никто об этом не говорил, — пожал плечами Ипатов. — Возможно, появилось с годами…

— Возможно…

Впрочем, за столько дней пребывания в одной палате они имели полную возможность приглядеться друг к другу. Ипатов тоже неплохо изучил своего соседа. Больше всего поражало в Александре Семеновиче несоответствие волевого, мужественного лица с неуверенными, нерешительными руками. Несомненно, это в значительной мере отражало его изрядно закомплексованный, интеллигентский характер…

Времени у больных было много, поэтому никто никого не торопил: говорили помногу, обстоятельно, с уймой нужных и ненужных подробностей. Ипатов с Александром Семеновичем отошли к распахнутому окну и уселись на широкий подоконник. Внизу в небольшом сквере шла обычная летне-парковая жизнь. На скамейках сидели и вели свои нескончаемые разговоры пенсионеры. Деловито и сосредоточенно возились в песочницах малыши. Нежно поскрипывали детские коляски, которые задумчиво и в то же время ответственно катили перед собой молодые мамаши. Носились, упиваясь свободой, запахами и встречами, пудели и таксы. Сквозь густые кроны деревьев мигало солнце…

— Какая благодать! — с блаженным выражением лица произнес Александр Семенович.

— Да, хорошо, — подтвердил Ипатов. Он чувствовал, что с годами становится все больше похож на отца, и, как тот, предпочитал восхищаться молча. Или, на худой конец, сдержанно, как сейчас.

— Вот вам и семейная драма! — кивком головы показал Александр Семенович.

По ближней аллее быстрыми, неверными, рассерженными шагами уходил из сквера мужчина. На нем был сильно помятый костюм и такая же помятая кепчонка. Натуральный выпивоха, каких немало ошивается у пивных ларьков. Из-за высокого детского терема выскочила и побежала за ним женщина в распахнутой куртке, в наспех накинутом на плечо платочке.

— Женя, стой! — кричала она. — Ты ведь знаешь, что мне нельзя бежать!

Он продолжал идти, не оборачиваясь и не отвечая. В страхе, что он может уйти, женщина из последних сил рванулась за ним. Задыхаясь, она наконец догнала мужчину и схватила его за рукав. Он пытался вырваться, но женщина вцепилась в него мертвой хваткой. Они долго и противно ругались, выясняя отношения. Впрочем, ругался в основном он, она же только жалобно упрекала.

— Знаете, — вдруг печально признался Александр Семенович, — а я ему завидую!

— Ему? В чем? — опешил Ипатов.

— Посмотрите, как она его любит. Готова бежать за ним хоть на край света. И побежала бы, поверьте!..

— Сомневаюсь, — возразил Ипатов, а сам подумал: бедный, бедный Александр Семенович. Можно представить, как мало перепадает ему женского тепла и ласки, что он позавидовал этому поганцу — вон как матерится!

Нет, он, Ипатов, в несколько лучшем положении. Госпожа продюсер хоть делает вид, что он ей дорог, что она просто ах как стосковалась по нему. Когда он был помоложе, он еще пытался вывести ее на чистую воду, но с годами смирился, даже перестал ревновать…

— Вы будете звонить? — вдруг услышали они. За разговорами и не заметили, как подошла их очередь.

— Ваша очередь, — сказал Александр Семенович Ипатову.

— Нет, ваша, — уступил тот.

— Я быстро! — губы Александра Семеновича сложились в жалкую, вымученную улыбку.

— Говорите, сколько надо. Мне не к спеху!

— Не знаю, — как-то неопределенно ответил Александр Семенович, опуская в прорезь автомата монетку.

Ипатов деликатно отвернулся, переключил внимание на сквер. Он понимал, что теперь, когда Александр Семенович, сам того, может быть, не желая, открылся перед ним, признался в самом сокровенном, будет верхом бестактности развесить уши.

Но, как Ипатов ни старался не слушать, полностью изолировать себя от чужого разговора ему не удалось. Долетали отдельные слова. Поражали просительные, заискивающие нотки в голосе Александра Семеновича. Он разговаривал с женой так, как будто был кругом виноват. Не хватало ему еще ощущать на себе осведомленный, сочувствующий взгляд Ипатова. Остальные в очереди хоть не знали.

Разговор оборвался на полуслове. Александр Семенович даже не договорил фразы. Смущенно улыбнувшись, он повесил трубку.

— Уже поговорили? — Ипатов сделал вид, что ничего не заметил.

— Да, да, пожалуйста…

Трубка еще хранила тепло от вспотевшей ладони Александра Семеновича.