Смелые и дерзновенные мечты Федорова доходят до мыслимых пределов возможного. Он выдвигает цели, охватывающие всю Вселенную и все времена, поскольку в понимании философа воскресить необходимо всех ранее живших людей. И в этом Н. Федоров расходился с В. Соловьевым, считавшим, что воскрешены должны быть не все, но лишь достойные. Федоров же настаивал на необходимости всеобщего воскрешения.

Философ декларирует безграничную веру в возможности человека, но не противопоставляет человека Богу, как может показаться. Федоров говорит, что идея победы над смертью – есть исполнение Божией воли, о которой нам сообщено в Писании.

Единение человечества, идеал которого дан Богом («вы во Мне, Я в вас, как Я в Отце»), и всеобщее воскрешение – это предназначение, которое человек должен исполнить, перейдя от своего вечного несовершеннолетия в зрелый возраст.

Федоров верит в Бога и верит в человека. Апокалипсис для него и его последователей – русских космистов – не предопределенное событие, а предостережение.

Федоровский позитивный взгляд на человека и вера в развитие человечества звучат в трудах других русских мыслителей, причисляемых к условной когорте русских космистов: теоретика космонавтики К. Э. Циолковского, В. И. Вернадского, А. Л. Чижевского, В. Ф. Одоевского, А. В. Сухово-Кобылина и др.

Мы видим, что в целом идеи Федорова перекликаются с видением будущего других русских мыслителей, говоривших о необходимости единения человечества. Однако в отличие от Достоевского Федоров не ищет национальную идею, он говорит о будущем всего человечества. Более того, он не выделяет в своих трудах русский народ как-то особо. Он говорит о некоем идеальном будущем вообще и «Общем деле» для всех людей Земли. Поэтому не думаю, что мы вправе назвать этот взгляд, эту философскую концепцию русской идеей. Это самобытная, уникальная и дерзновенная мысль русского философа, но всё-таки не русская идея.

И мы подходим к еще одному важному вопросу, с которого, наверное, нужно было начинать: искомая русская идея – это цель, замысел Бога о нации, предназначение, характер народа, смысл его бытия или что-то иное? Многие русские мыслители XIX–XX веков писали о том, что конечной целью развития, прогресса, исторического процесса является единение человечества. Но это именно цель, некий идеал, к которому следует стремиться. И Федоров размышляет не над русской идеей, но формулирует именно общечеловеческую цель. Поэтому можно сказать, что единение человечества не является русской идеей, хотя сама мысль многим русским мыслителям близка. Впрочем, не только им.

Николай Федоров очень интересный и самобытный философ, стремившийся к объединению верующих и светских людей, которые, по его мнению, могут объединиться для решения величайшей задачи, «Общего дела», воскрешения всех ранее умерших. Он не противопоставляет христианское учение и науку. Считает христианство маяком, целеуказателем, а науку и знание – инструментом, который позволит добиться поставленных целей, какими бы фантастическими они ни казались.

[1] Гулыга А. В. «Русская идея и ее творцы» Эксмо, 2003 С.171

[2] Федоров, Николай Федорович Философия общего дела: Статьи, мысли и письма Николая Федоровича Федорова, изд. под ред. В. А. Кожевникова Н. П. Петерсона. Верный: тип. Семиречен. обл. правл., 1906 С.26 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01003983886?page=21

[3] Там же С.283 – 284

[4] Там же С.284

[5] Там же С.277

[6] Там же С.283

[7] Там же С.260 – 261

1.6 

Василий Васильевич Розанов

Русский религиозный философ, литературный критик, публицист и писатель Василий Васильевич Розанов (1856–1919 гг.) в 1911 году пишет статью «Возле „Русской идеи“».

Нужно сказать, что Василий Васильевич очень интересный человек, верующий, многогранный самобытный мыслитель. Он много размышляет, переживает о судьбе России, о русском народе.

В. В. Розанов: «Кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен». [1]

Обратимся к его статье «Возле „Русской идеи“», которая была впервые опубликована в 1911 году в журнале «Русское слово» № 165.

Вообще, нужно сказать, что у Розанова своеобразный стиль. Он как будто записывает в блокнот отдельные фразы, мысли, заметки. В статье, как это ни парадоксально, нет определения русской идеи, не сказано, чем она является. Это размышление над серией статей некоего Т. Ардова о настоящем и будущем России.

Розанов начинает свою статью с эпизода из романа Достоевского «Подросток», говорящего о неком молодом человеке, осознавшем вдруг, что русский народ является народом второстепенным и не может играть в жизни человечества всемирной роли. Этот юноша – Крафт, немец по происхождению – настолько полюбил свою вторую родину, что одна мысль о таком положении вещей невыносима ему и доводит его до самоубийства.

«Он (т. е. Крафт) вследствие весьма обыкновенного факта пришел к весьма необыкновенному заключению, которым всех удивил. Он вывел, что русский народ есть народ второстепенный, которому предназначено послужить материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть, и справедливого своего вывода, г-н Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки». [2]

И с этой мыслью он не смог жить! Василий Розанов говорит, что мысль эта принадлежит самому Достоевскому, который, мол, хоть и стоял за величие России, но уголком сознания держался за эту мысль.

В. В. Розанов: «Можно с ума сойти… Может быть, бред есть всё, что мы думаем о великом призвании России… И тогда – удар в висок свинцового куска… И вечная Ночь… Ибо для меня вечная Ночь переносимее, нежели мысль, что из России ничего не выйдет… А кажется – ничего не выйдет.

<…>

– Нет, лучше пулю в висок… Лучше мозги пусть по стенам разбрызгаются, чем эта смердяковщина.

<…>

Таким образом, около «идеи Крафта» можно сказать, «танцует весь Достоевский» [3].

Большая часть статьи Розанова – это внутренний диалог с Т. Ардовым, спор с ним. И оба мыслителя, в свою очередь, разбирают немецкое представление, немецкий взгляд, полагавший славянство женственным началом, в то время как германство, де, представляет из себя начало мужское, захватническое. И мыслители пытаются выкрутить, так сказать, в обратную сторону мысль Вильгельма II и Отто фон Бисмарка о славянах, якобы, должных исчезнуть или послужить материалом для германской нации.

Я не буду вслед за ними разбирать эту немецкую (а по сути, западную), надменную и ошибочную теорию. Её опроверг XX век, когда великий русский «Дух-освободитель» одержал победу над немецким (читай: европейским) «Духом-поработителем».

Для нашего исследования важен именно этот эпизод, положенный в начало статьи, за который «зацепились» оба писателя.

В. В. Розанов: «Меня в свое время это место из „Подростка“ так же поразило, как и г-на Ардова. И тоже, окончив роман, я возвращался к этим 2–3 страничкам в начале его» [3].

Розанов посчитал, что это главный нерв, центральный мотив всего творчества Достоевского, а именно: потребность быть нужным миру и существовать не на второстепенных ролях, не стать материалом для других наций, но иметь некую самостоятельную роль в судьбе человечества!

Чем эта мысль так привлекает обоих мыслителей? Какую струну задел Федор Михайлович? Прочтем полную цитату из романа, где повествуется о Крафте и его терзаниях.

Ф. М. Достоевский: «Видите ли, вот господин Крафт, довольно уже нам всем известный и характером, и солидностью убеждений. Он вследствие весьма обыкновенного факта пришел к весьма необыкновенному заключению, которым всех удивил. Он вывел, что русский народ есть народ второстепенный…