Опять-таки из неизвестных каких источников Денис определенно знал, что частые междометия в речи часто свидетельствуют о признаках обмана, или признаках того, что говорящий скрывает свои истинные чувства.
– Слово «ведьма» никак не вяжется с вашей супругой, – не согласился Денис.
Но старик явно не собирался возвращаться из своего злобного состояния.
– Никаких извинений. И у меня есть гордость.
– Мухи уже засидели вашу гордость, – устало ответил Денис. – Вытащите из себя эту вашу неуступчивую гордость.
– Пусть катится к свиньям собачим.
– Прямо так и передать дословно: «к свиньям?» – удивленно переспросил Денис.
– К собачьим, – уточнил старик.
С трудом сдерживая улыбку, Денис опять направился к старушке. Та делала вид, будто продолжает читать книгу, но было заметно, как ее черные зрачки скатывались в уголки глаз – в сторону приближающегося молодого человека. При этом большой палей левой руки подпирал подбородок, а указательный по щеке был направлен к виску. «Ого, – отметил Денис, – это жест недоверия. Ну, что же, будем располагать ее к себе».
Он присел рядом с ней, сложил руки на коленях. От имени супруга он убеждал ее, что тот по-собачьи – при этом он интонацией особенно подчеркнул это «по-собачьи» – верен и предан жене, хочет она того или нет. Он готов извиниться, просто его преследует тень собственной глупой гордости. И если бы ни его больные суставы, он воздел бы руки в молитве о прощении его греха. И чем дальше, тем смелей и говорливей делался Денис. Он разворачивал рисуемую себе душу старика, обнажая перед его супругой, видимо, скрытые от нее внутренние пласты мужа, пласты чувственного свойства.
– Словом, он готов сделать так, чтобы все неладное между вами исчезло, как нехороший сон.
– Так и сказал? – недоверчиво спросила старушка.
Денис убежденно кивнул в знак подтверждения своих слов.
– Почему бы вам не спасти непослушного ребенка, брошенного в дремучем лесу? – понесло Дениса. – И неизвестно, чем обернутся ваши распри для его здоровья.
Она не отвечала, а он говорил, еще много говорил о чем-то, не гнушаясь возвышенным словом, вроде того, зачем им обоим погружаться в мир, где не звучат звуки сочувствия и взаимоуважения? Старушка терпеливо слушала его, притворяясь, будто не придает особенного значения поэтическому посланию. При этом ее колени чуть развернулись в сторону Дениса, что говорило о появлении с ее стороны жеста доверия. И это не прошло мимо его внимания.
– Тесно тоске в его груди, – Денис продолжал сочинять балладу. – Замкнулся, ни с кем не разговаривает. Одна белокурая бабушка-вострушка пыталась было развлечь его разговорами о своих болячках, но он и тут не составил ей компанию.
При последних словах старушка
Не могла скрыть на лице недовольство, а проще говоря, известие о «белокурой вострушке» вконец расстроило ее.
– Вот пускай и катится к своей ухажерке! – воскликнула она с притворной веселостью, желая тем самым показать, как мало ее затрагивают переживания супруга. – Раз такой уродился – уже не переделаешь.
Денис понял, что дал промашку со своими фантазиями. А старушка говорила, что еще ее мать, царство ей небесное, уговаривала ее не выходить за него замуж. Теперь она не пыталась скрыть свое недовольство под маской беспечного равнодушия. Но как не ругала она мужа, а Денису казалось, что все же радостей с ним в е жизни было куда больше, чем раздоров.
– Он-то и навел меня на болезнь. Все болячки от него. И теперь ему плевать на меня. Мне он тоже не нужен, век бы его не видать, – что-то сдавило у нее в горле и это что-то мучило нестерпимой болью. – Навеки отобью у него охоту шнырять возле белокурых. А мне все равно, кто там его обхаживает, – противоречила она сама себе.
– Еще он просил передать, – Денис резко сменил тему, – что жить без вас он не сможет. Простите его, и он6 тоже больше никогда не будет дуться на вас.
– Дулся мерин на мороз, а мороз того и не заметил, – пробурчала старушка.
– Вот еще что: хоть и просил не говорить про это, но с сердцем у него неважно. Все время чувствует его, то болит, то щемит. Говорит: если умрет в ссоре, то и на том свете покоя ему не будет.
И тут что-то переломилось в пожилой женщине. То, что сжигало ее злобным огнем последнее время, теперь было вовсе и не злом. Жалость к мужу, сгорбившемуся на неудобном стульчике, отчего воротник его пижамы поднялся уголком, словно вздыбленная шерсть на загривке загнанного в угол волка, неуемная жалость отыскивала незаметные щели в ней и проникала внутрь. Она посмотрела на Дениса скорбными глазами и чуть слышно прошептала:
– Прости его прегрешения вольныя и невольныя. Глупо все это, так мало времени осталось, – тяжело вздохнула она. – Какое там мало, совсем не осталось. А все же не могу простить его, – тихим, слабым голосом сказала она, словно беседуя сама с собой. – Так и передайте: противный, и не хочу даже слышать его голос. Он у него тоже противный.
По тому как она говорила было видно, что она раздумывает, как же ей в конце концов поступить.
– Я вас понял, – Денис провел пальцем по виску, чувствуя в ее словах фальшь, потом нежно положил свою руку поверх ее. – Пойду, передам ему ваши слова.
«Сколько же еще буду вальсировать между этими упрямыми стариками?» – задался он вопросом. Сколько – он еще и сам не знал, обстоятельства подскажут. Он даже начинал сердиться на себя за то, что из-за нахлынувшего на него сострадания имел неосторожность втемяшиться по собственной инициативе в эту историю. «Зря трачу и свои и чужие силы». Нет, не такой он рисовал себе жизнь пожилых супругов, слитых за долгие годы общими мыслями об их будущем, общим счастьем рождения детей, общими невзгодами военных и послевоенных лет, общими болезнями наконец. А ведь у них есть неистощимый запас общих воспоминаний, который должен объединять в ежедневных беседах. «Ничего, – утешал себя Денис, – у меня хватит смекалки укротить их глупый гнев, пока не поймали на лукавстве. А уж когда поймают – будет поздно». Теперь ему только и оставалось, что рассчитывать на полное искажение доверяемых ему посланий.
Старик по-прежнему сидел неподвижно, сложив перед собой руки с замусоленным апельсином, но еще более ощетинившимся. Как обычно пишут сценаристы, Денис надвигался на старика крупным планом.
– Несмотря на ваши грубые слова, – Денис переводил на свой лад очередное послание, – ваша жена считает, что вы оба должны дышать одним воздухом, биться одним сердцем. И задается вопросом: «Почему мы так отчаянно деремся между собой за право первым проткнуть шпагой ближнего своего?»
– Так и спросила? – вытаращил глаза старик.
– Слово в слово. Еще сказала, что глупо растрачивать время и силы на ссоры. Она нуждается в вас и потому находится в полном отчаянии. Сердце даже прихватило.
– Как сердце? – встревожился старик и часто заморгал, будто в глаза ему попали соринки, но в них читалось не просто изумление, а страх, неподдельный страх. – Опять сердце?
Известие о плохом самочувствии каждого чрезвычайно огорчало обоих, их лица преображались, размягчались что ли. Каждый из них так ясно отдавал себе отчет о том, что в случае утраты кого-либо из них жизнь другого сведется к бессмысленному существованию, к пустому прозябанию. Денис всем своим нутром ощущал, что супруги начинают испытывать долгожданное облегчение, сколько времени они глупо терзались ожиданием, когда же им будет суждено почувствовать это облегчение. Облегчение, без которого ничто не отрадно: ни еда, ни день грядущий.
– Она тоскует, – прошептал Денис.
– И я, – словно эхо, отозвался старик. При этом вздохнул так резко и глубоко, что и сам закачался.
– Самое лучшее – сейчас принять решение, – подбадривал его Денис.
В этот миг старик так явственно почувствовал, что жена его владеет чем-то таким необходимым ему, что, забыв о своей беспомощности, он поднялся во весь рост, отстранил рукой Дениса в сторону, прищурился, выглядывая знакомый ему образ. Длилось это не больше нескольких секунд. Больше и не понадобилось: все происходящее дальше получилось так просто и естественно, как восход солнца или порыв ветра.
