Эти лютые дети зимы,
Скоро зашумят над нашими головами,
Окуют воду, землю и воздух.
И вот уже нет цветов, и нет розы!
Любезная дочь любви,
Завянув, падает, едва расцветшая:
Миновала пора ясных дней!
Евдокия! любите! Время не терпит;
Пользуйтесь вашими счастливыми днями!
В хладной ли старости
Дано нам ведать пыл любви?
В совершенстве владея французским языком, стихов по-французски Пушкин почти не писал. «Стансы» – одно из немногих исключений. В стихотворении варьируются традиционные мотивы французской поэзии XVI–XVIII веков: кратковременность молодости, уподобление возлюбленной розе. Эти мотивы позже получат развитие в зрелой пушкинской лирике.
Кто же «Eudoxie» (Евдокия), к которой обращено стихотворение? Одни считали, что это все та же Елена Михайловна Кантакузина, другие – что это сестра другого лицеиста, Ивана Пущина, Евдокия Ивановна, в замужестве Бароцци. Вполне вероятно, что реального адресата не было вовсе, и «Eudoxie» – просто условное поэтическое имя[8].
1815 год
Измены
«Всё миновалось!
Мимо промчалось
Время любви.
Страсти мученья!
В мраке забвенья
Скрылися вы.
Так я премены
Сладость вкусил;
Гордой Елены
Цепи забыл.
Сердце, ты в воле!
Всё позабудь;
В новой сей доле
Счастливо будь.
Только весною
Зефир младою
Розой пленен;
В юности страстной
Был я прекрасной
В сеть увлечен.
Нет, я не буду
Впредь воздыхать,
Страсть позабуду;
Полно страдать!
Скоро печали
Встречу конец.
Ах! для тебя ли,
Юный певец,
Прелесть Елены
Розой цветет?..
Пусть весь народ,
Ею прельщенный,
Вслед за мечтой
Мчится толпой;
В мирном жилище,
На пепелище,
В чаше простой
Стану в смиреньи
Черпать забвенье
И – для друзей
Резвой рукою
Двигать струною
Арфы моей».
В скучной разлуке
Так я мечтал,
В горести, в муке
Себя услаждал;
В сердце возжженный
Образ Елены
Мнил истребить.
Прошлой весною
Юную Хлою
Вздумал любить.
Как ветерочек
Ранней порой
Гонит листочек
С резвой волной,
Так непрестанно
Непостоянный
Страстью играл,
Лилу, Темиру,
Всех обожал,
Сердце и лиру
Всем посвящал. —
Что же? – напрасно
С груди прекрасной
Шаль я срывал.
Тщетны измены!
Образ Елены
В сердце пылал!
Ах! возвратися,
Радость очей,
Хладна, тронися
Грустью моей. —
Тщетно взывает
Бедный певец!
Нет! не встречает
Мукам конец…
Так! до могилы,
Грустен, унылый,
Крова ищи!
Всеми забытый,
Терном увитый
Цепи влачи…
Ему еще не исполнилось шестнадцати лет, и горестное начало стихотворения: «Все миновалось! / Мимо промчалось / Время любви» звучит довольно забавно. Разумеется, как и во многих других ранних любовных стихотворениях Пушкина, здесь не следует искать биографического подтекста. Пока он еще больше играет в любовь, играет в стихах, легко и виртуозно переплетая традиционные образы, мотивы, поэтические клише. Однако эта игра его по-настоящему волнует, ведь она затрагивает и его собственные чувства. «Измены» воспроизводят типовую модель французской легкой поэзии, но, по свидетельству мемуаристов, стихотворение имеет реального адресата. В. П. Гаевский и М. А. Корф утверждали, что речь идет о Наталье Викторовне Кочубей, которую Корф называл «первым предметом любви Пушкина»[9]. В вариантах «Программы автобиографии» Пушкин записал: «Приезд Карамзина. Первая любовь», но не назвал ее имени. В так называемом «донжуанском списке» Пушкина первое имя: «Наталья 1»[10]. Кого он имел в виду? Крепостную актрису Наталью или Наталью Кочубей? Этого мы не знаем, но вполне вероятно, что хорошенькая четырнадцатилетняя девочка пробудила в нем романтическое чувство и запомнилась на всю жизнь.
Наташа Кочубей летом жила с родителями в Царском Селе, где и познакомилась с лицеистами. В 1820 году она вышла замуж за графа А. Г. Строганова, человека крайне далекого от пушкинского круга. В последующие годы Пушкин постоянно встречался с Натальей Викторовной в светских салонах и у общих знакомых, но супруга важного генерала мало интересовала поэта.
К молодой актрисе
Ты не наследница Клероны,
Не для тебя свои законы
Владелец Пинда начертал;
Тебе не много бог послал,
Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоров обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных плесков удивленья;
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной.
Но, Клоя, ты мила собой.
Тебе вослед толпятся смехи,
Сулят любовникам утехи —
Итак, венцы перед тобой
И несомнительны успехи.
Ты пленным зрителя ведешь,
Когда без такта ты поешь,
Недвижно стоя перед нами,
Поешь – и часто не в попад.
А мы усердными руками
Все громко хлопаем; кричат:
«Bravo! bravissimo! чудесно!»
Свистки сатириков молчат,
И все покорствуют прелестной.
Когда в неловкости своей,
Ты сложишь руки у грудей
Или подымешь их и снова
На грудь положишь, застыдясь;
Когда Милона молодого,
Лепеча что-то не для нас,
В любви без чувства уверяешь;
Или без памяти в слезах,
Холодный испуская ах!
Спокойно в креслы упадаешь,
Краснея и чуть-чуть дыша, —
Все шепчут: ах! как хороша!
Увы, другую б освистали:
Велико дело красота.
О Клоя, мудрые солгали:
Не всё на свете суета.
Пленяй же, Клоя, красотою;
Стократ блажен любовник тот,
Который нежно пред тобою,
Осмелясь, о любви поет;
В стихах и прозою на сцене
Тебя клянется обожать,
Кому ты можешь отвечать,
Не смея молвить об измене;
Блажен, кто может роль забыть
На сцене с миленькой актрисой,
Жать руку ей, надеясь быть
Еще блаженней за кулисой!
Стихотворение написано, видимо, в период с мая по сентябрь 1815 года – спектакли в театре графа В. В. Толстого давались в эти месяцы, а другие театры лицеисты еще не посещали. Вполне вероятно, что ироническое и игривое послание обращено к той самой Наталье, благодаря которой он впервые узнал, «что за птица Купидон». Теперь она для него не «Наталья», а «Клоя», условное имя лишает девушку единственности и исключительности. Она просто «молодая актриса», одна из тех красивых, но начисто лишенных дарования девушек, которым щедро аплодируют поклонники, мало озабоченные уровнем актерского мастерства.
Стихотворение передает реальные черты бытового поведения молодых театралов 1810-х годов: волочиться за артистками было модно, к тому же в отношениях с ними допускалась куда бо́льшая вольность, нежели с девушками из хорошего общества. Шестнадцатилетний Пушкин легче многих попадает под власть женской прелести и красоты, но он серьезней многих относится к театру. Через несколько лет, в январе – мае 1820 года, он напишет статью «Мои замечания об русском театре», где есть строки, прямо перекликающиеся со стихотворением «Молодой актрисе»: «Перед началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. "Откуда ты?" – "От Семеновой, от Сосницкой, от Колосовой, от Истоминой". – "Как ты счастлив!" – "Сегодня она поет – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем ее! Она так мила! У нее такие глаза! Такая ножка! Такой талант!.." – Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых судей?»
