И тут до Санчеса донёсся странный скрип, заглушивший даже работу подземных механизмов. В одной из стен находился проём, в который, вдруг, медленно стал опускаться на толстых канатах из лиан бревенчатый настил с лежащими на нём и связанными по рукам и ногам людьми. Кто-то с поверхности на самодельной примитивной тали опускал их сюда.
«Боже! Да ведь это же его товарищи, с которыми он пришёл в это проклятое место за стариком-инки».
Санчес бросился к ним, но его ноги увязли в непонятной слизи, покрывающей весь пол подземелья. Так и не добравшись до товарищей по оружию, лежащих и истекающих от колотых ран кровью, обильно капающей с деревянного настила, он вдруг вновь услышал какой-то звук. Только на этот раз шуршащий, и исходил он из другой округлой ниши в стене, с абсолютно идеальными краями и очень похожей на нору огромного животного. Резко обернувшись, Санчес увидел нечто ужасное. То ли больное и изнурённое воображение сыграло с ним злую шутку, то ли ему просто всё это привиделось, но он утверждал, что из норы внезапно высунулась морда гигантского змея с нетипичным красным гребнем на голове и покрытого чёрной сверкающей чешуёй, словно металлическим панцирем из кольчуги. Змей громко зашипел и пополз в сторону людей. Но поравнявшись с Санчесом, на которого от дикого страха и ужаса напал столбняк, остановился, и, сверкнув своими жёлто-лимонными глазами, пристально посмотрел на него. Мужчина мгновенно ощутил головокружение и такую сильную слабость, что ноги его подкосились, и он упал на пол в неприятную тёплую липкую слизь, по которой огромный змей скользил как по маслу. А сразу после своего падения Санчес услышал чьи-то слова, сказанные на языке индейцев кечуа. Странно, но он их понял.
«Верните этого человека обратно. Ему всё равно никто не поверит».
Затем раздались душераздирающие крики. Крики его товарищей. И тут внезапно сознание Санчеса поплыло, в ушах зазвенело и стало трудно дышать. А потом — всё. Пустота и потеря восприятия окружающей среды.
Сколько оно длилось, рассказчик не знает, но очнувшись и открыв глаза, он увидел перед собой лазурь голубого неба, бегущие перистые облака и услышал грозный собачий лай. Послышалось падение мелких камней, словно кто-то оступился, идя по краю утёса, и через минуту к нему подбежали какие-то люди, подняли, усадили на мула и привезли сюда, на асьенду.
Меня эта история очень заинтересовала, и я решил задержаться у дона Торреса до того времени, пока не выхожу этого человека. Самого же идальго рассказ незнакомца просто потряс. Он радушно предоставил ему одну из лучших комнат, возле сада, где стена дома не так сильно нагревалась от палящего дневного солнца, и позволил мне незамедлительно начать за ним необходимый медицинский уход.
Несколько дней я лечил этого странного человека, пытаясь ему донести, что он вовсе не в XVI веке, а в конце XVIII. Да и самого себя и хозяина асьенды убеждал, что этот человек скорей всего получил сильную травму головы от падения в горах, где его и нашли.
Однако поведение незнакомца, назвавшегося Санчесом, не поменялось, даже когда ему стало лучше, и он по-прежнему утверждал, что является солдатом освободительной армии Фрациско Писарро и якобы ему просто необходимо попасть в Куско.
Но, по словам дона Торреса, этот город находился по другую сторону Анд! И добраться оттуда сюда можно было только с проводниками индейцами или пастухами, знающими все горные тропы, да и то, не менее чем за пару недель изнурительного похода по труднопроходимой местности. Поэтому мы решили, что наш гость просто бредит.
И вот, в одно прекрасное утро, Санчес мне вдруг сообщил, что сегодня вечером отбывает. Затем поинтересовался, где его вещи. А так как мы действительно не могли оставить этого человека в том отрепье в которое он был одет, то по приказу Торреса, слуги переодели его в более подобающую одежду. Правда, вещи незнакомца всё же не выкинули. Да на нём и были-то всего лишь; разодранная сорочка, грязные рейтузы с гульфиком, коих давно никто не носил, старинного образца искромсанные дублет и камзол, пояс и подсумок для пуль и пороха. Вот его-то в первую очередь Санчес и попросил. Оружия при нём никакого не было.
По моей просьбе слуга принёс ему все его вещи, и брезгливо бросив их на пол сразу удалился.
Санчес из всех вещей подобрал только кожаный подсумок. Усевшись на кровати, он потянул за шнурок, запустил трясущиеся руки (я это хорошо заметил) в этот подсумок и вдруг к моему невероятному удивлению вынул из него кусок великолепного горного хрусталя идеальной округлой формы. Затем вздохнул с облегчением и пристально посмотрел на меня.
— Как человек учёный, что вы скажете об этой вещице? — задал он мне вопрос.
— Она прекрасна, — восторженно ответил я.
В этот момент вернулся слуга, чтобы пригласить меня и гостя на завтрак, сообщив, что хозяин с голодным нетерпением ожидает нас на террасе.
Санчес вздохнул, убрал шар обратно в подсумок, сунул его при мне под подушку и мы вместе спустились к завтраку. А по пути на террасу решили заняться изучением показанного мне предмета после приёма пищи.
Но мои ожидания не оправдались. Сразу после завтрака Санчес сообщил, что у него вдруг внезапно разболелась голова и, отказавшись от моей помощи, начал бесцельно слоняться по дому. Весь день он вёл себя странно. С очень непонятным для нас с доном Торресом любопытством осматривал асьенду, а многие вещи так вообще сильно удивили его. Например, наши одеяния, самозажигающееся огниво в виде чудо-птицы из чистого золота, двуствольные мушкеты и ружья с батарейными замками, взятые им из коллекции оружия со стены, и многое, многое другое. Подобным добром дом плантатора был просто напичкан.
— Подозрительный малый, — постоянно твердил, наблюдая за его действиями, дон Торрес, нахмурив свои широкие брови, — очень подозрительный. По-моему, нужно его отправить под конвоем в Лиму. — И видя мой вопросительный взгляд, пояснял: — Ну, так, на всякий случай. Вдруг он обыкновенный безумец. Только юродивых мне на асьенде и не хватало!
Вечером того же дня, когда уже солнце склонилось к закату, слуга вдруг нам сообщил, что нигде не может найти странного гостя.
— Этого не может быть! — воскликнул дон Торрес и приказал обыскать дом получше.
Вскоре к поискам незнакомца подключились и я, и сам хозяин. Но ни в саду, ни в доме, ни даже в ближайшей округе, которую мы тщательнейшим образом обследовали, никого не нашли. Гость пропал, словно его и не было.
Воспользовавшись суматохой, я зашёл к нему в комнату и сразу же бросился к подушке. Подняв её, я обнаружил, что заветный кожаный подсумок лежал там же, куда его утром положили. С волнением потянув за шнурок и раскрыв подсумок, я увидел сверкающий даже в опустившихся уже сумерках хрустальный шар. А лишь я коснулся его своей ладонью, он сразу засиял приятным мягким светом, из-за чего мне долго не удавалось отвести от него глаз.
Но потом я услышал приближающиеся к комнате чьи-то шаги, и так как хозяин асьенды всё равно не понял бы и не осознал всей ценности этой находки, я забрал шар себе для исследований, молниеносно засунув в карман сюртука. Уж пусть Бог простит мне этот поступок. Но зачем было оставлять дону Торресу ещё один сувенир, который бы просто пылился у него на какой-нибудь полке, возле вазочек и статуэток.
Оный хрустальный шар много позже и прикрепил мастер индус к моей трости вместо обычного стандартного набалдашника. Но случилось это в моё третье путешествие, о коем я расскажу как-нибудь в другой раз.
Уже в Лиме, куда я, наконец, вернулся на торговом судне, я узнал, что спасённых со мной пиратов всё-таки разоблачили и, заклеймив и заковав в кандалы, отправили трудиться на хлопковые плантации. Мне с огромным трудом, инкогнито, удалось попасть на галеон, отбывающий в Портобело. Там на таможне я и поменял все честно заработанные мной реалы, песо и эскудо на золотые монеты, отчеканенные в столице нового Северо-Американского государства, пытавшегося наладить свои первые торговые связи с испанцами. А именно — на монетном дворе Филадельфии. В конце же февраля, после окончания в Карибском море сезона ураганов и бурь, с вновь открытой навигацией, только уже при сопровождении двух линейных фрегатов, наш галеон отправился в своё долгое путешествие до Севильи.
