— Тут и без Горация понятно, что никогда бы вы перед таким выбором и не предстали, герр Брудер, — отмахнулся доктор Менгер с кривой усмешкой.

— Выбор, это то, чего у вас никто не отнимет, — возразил Штанц.

— Даже если люди рождаются рабами или в семьях бедняков? — язвительно спросил Менгер.

— Судьба капризна, как говорил Сабин, и иногда превращает патрициев в бедняков, а из бывших рабов делает землевладельцев и богачей, — ответил Штанц, спокойно. — Так или иначе, мы все рождаемся рабами. В первую очередь мы рабы той среды обитания, которую человек уже не одно тысячелетие создаёт себе сам, ограждая тем самым себя от первобытной колыбели бытия, то есть матери природы. Полную же свободу вам может дать только смерть. Вот тот великий уравнитель, перед которым человечество, пока, но к счастью, бессильно.

— И, слава Богу! — воскликнул, перекрестившись, Брудер. — Иначе на свете до сих пор жили бы и правили Нероны и Калигулы, Аттилы и Цезари. А своим эликсиром бессмертия, вы создадите только такую среду обитания. И никто из подобных диктаторов, не даст народу свободу выбора.

— Естественно мы должны развивать свою духовную сущность в разных воплощениях и не только в нашем мире, но и в ипостасях других мирозданий тоже. Я и не говорил о полном бессмертии. Ясно, что это полное безумие. Но каждый человек рано или поздно встаёт перед выбором, независимо от того, был ли он рождён рабом или наследным принцем. Без выбора жизнь невозможна. Никто за нас не выбирает нашу судьбу, а у неё от нашего рождения даны нам разные пути. И от того, какое решение мы принимаем в жизненно важных ситуациях, зависит вся наша дальнейшая судьба. Поэтому выбор, это одновременно и дар Божий и проклятие. Безвольный и глупый человек полагается на волю провидения и просто, как говорили греки, плывёт по течению. А сильный и умный человек пытается лепить свою судьбу сам.

А что касаемо ваших опасений, доктор Брудер, то достаточно вспомнить недавние события. Хотя бы французскую революцию или, коль угодно заглянуть в глубь веков, восстание гуннов, ежели, конечно, вам доводилось читать Клавдия Птолемея. В конце концов, существуют тайные общества, которые своей тенью прикрывают и покровительствуют тем или иным правителям и политическим системам, а иногда и сами создают их. Так же как и окружающие нас, невидимые хранители нашей вселенной. Народ их называет богами. Так что в случае чего, за пропорциональным равновесием в этом мире всегда будет, кому следить.

В зале ненадолго воцарилось молчание. Каждый из гостей мысленно переваривал высказанную Штанцем точку зрения.

— А философский камень? Вы не пытались создать философский камень? — осторожно спросила у доктора молодая фрейлейн. — Или это и есть ваше лекарство от всех болезней?

— Нет, — возразил доктор. — Философский камень, это нечто иное. Боюсь, что я не смогу вам этого сейчас объяснить, — добавил он, внимательно посмотрев на молодую девушку, явно не обладающую хоть какими-нибудь познаниями в медицине. — Но его почти создал мой учитель и наставник Альтотас, — сказал доктор. — Правда, я не застал его тогда в Мемфисе и узнал об этом от его новых учеников. А Альтотас с Ашаратом покинули земли Египетские и уехали в неизвестном мне направлении, на поиски последнего, недостающего философскому камню пятого элемента.

— А что это за пятый элемент? — поинтересовался ещё один любопытный гость.

— Это квинтэссенция, или, если угодно, экстракт, состоящий из всех стихий земли, — ответил, сверкнув глазами, Штанц. — Четыре из них известны нам всем, это — вода, земля, огонь и воздух. Но великий Аристотель добавил к ним ещё и пятую стихию, тончайшую, а потому, невидимую человеческому глазу — вселенский эфир. Парацельс считал, что этой стихией наделён человек, как созданное Богом в небесной лаборатории существо, изначально наполненное им всеми пятью элементами.

— А как же тогда его можно добыть и использовать, — не унимался кто-то из гостей, — раз этот элемент даже нельзя пощупать и он не имеет физического плана?

— Энергию вселенского эфира, можно собрать в специальной субстанции, если её этой энергией зарядить, — попытался объяснить Штанц.

— Как это делают священники, освещая воду?

— Вот именно! Но только энергия эта может содержаться и в человеческой крови, как самой жизненно важной субстанции в его теле. И по моим личным убеждениям, это так и есть! И достаточно будет добавить в кровь экстракт четырёх стихий, чтобы получить целебный эликсир, способный продлевать жизнь.

В гостиной вновь зависла тишина. Все гости не сводили со Штанца восхищённых глаз. Лишь Герр Менгер брезгливо посматривал на коллегу, но к всеобщему удивлению продолжал тоже хранить молчание.

— Как хорошо, что вы выбрали для себя именно наш город, — опять первой нарушила тишину молодая фрау с высокой причёской. — Теперь вашими услугами будут пользоваться не только нуждающиеся в лечении, но и начальник полиции, нуждающийся в оракулах, не так ли герр Штольц?

По гостиной прокатилась волна смешков. Только начальник полиции по-прежнему сидел угрюмым и совсем не разделял всеобщего смеха, и, заметив его серьёзный вид, многие люди быстро затихли.

— Герр Штанц, герр Штанц, — вдруг пробормотал седой старичок с длинной бородой. — Вы бы лучше объяснили, откуда у вас такая странная фамилия и кто вам её дал, раз вы сами не знаете, какого вы роду и племени. — И, заметив недобрый взгляд Штанца, он добавил: — Вы же сами нам сказали, что вас нашли в пустыне бедуины, и вы не помните своих родителей.

Выслушав старика, которым оказался герр Стилиус, все гости устремили свои взоры обратно на доктора.

— Да, это правда. Да и эту историю я узнал от Ашарата, так как был слишком мал тогда, чтобы запомнить эти события, — спокойно ответил Штанц. — Что же касается рода моей нынешней земной жизни, то мои учителя определи по каким-то известным только им признакам, что я принадлежу к потомственным Ашкенази. Поэтому после окончания учёбы я и выбрал себе германоязычное имя и фамилию, имеющую прямое отношение к моим иудейским корням. Ведь тем именем, которым нарёк меня Ашарат, и которым называли меня потом учителя, я не мог пользоваться в миру̒. А что касается прошлых воплощений, уже прожитых мною, то они берут начало с завершения вселенского потопа.

— Как и все мы, здесь сидящие, — добавил герр Стилиус, ухмыляясь и не сводя с доктора глаз. — А вот ваше семитское происхождение, лично у меня, вызывает сомнение.

На это едкое замечание старенького ректора Штанц ничего не ответил. Подняв бокал с вином, он молча, одним залпом, осушил его.

— Скажите, а вы можете вызывать духов? — поинтересовалась у Штанца молодая гостья, решившая удачно переменить тему разговора, которая её совершенно не интересовала. — Вот, к примеру, в салоне фрау Генриетты мы иногда не только играем в карты, но и проводим вечера общения с почившими. Вы слышали что-нибудь о спиритических сеансах, доктор?

— Не только слышал, но и участвовал в них, — спокойно ответил Штанц. — Однажды, очень давно, в одном из моих первых земных воплощений, мне пришлось стать свидетелем пророчеств Кассандры.

— Она, наверное, была чудо, как хороша?

— Вы правы, — подтвердил слова девушки Штанц, — она была мила, но не настолько красива, как о ней писал Гомер. Вот, кстати этот перстень принадлежал когда-то Кассандре, — сказал доктор, подняв руку и оттопырив мизинец, на котором красовалось золотое кольцо с каким-то огромным бесформенным камнем, вставленным в великолепную оправу в виде морской раковины.

— А почему он имеет такой странный вид? — спросил кто-то.

— Почему странный? — усмехнулся доктор. — Это самый настоящий смарагд. Весьма крупный, но очень грубой огранки. И, несмотря на то, что перстень был сделан для среднего пальца Кассандры, мне он, как видите, налез только на мизинец. Но посмотрите, какой чистой воды его камень, — и, попытавшись привлечь внимание гостей, он поднёс свой палец с перстнем к огню свечи.

Драгоценный камень на перстне сразу заиграл радужными красками с преобладанием в них нежно-зелёного травянистого оттенка. Гости от восхищения широко раскрыли глаза, а впечатлительные и падкие на подобные вещи дамы, даже издали возгласы восхищения.