— Приказ ясен?

Хотя викарию почему-то показалось, что вопросительная интонация в голосе громилы вовсе отсутствовала.

— Приказ ясень, — как-то монотонно повторил вслед за ним стражник.

Когда отец Густав свернул бумагу, и, взглянул на громилу, то заметил, как тот пристально смотрит в глаза стражника. И от этого взгляда по всему телу викария невольно пробежала холодная дрожь.

Громила постучал в дверь кельи набалдашником своей трости и перевёл свой странный, пылающий взор на второго охранника. Тот сперва отшатнулся, но затем, медленно отвернувшись и, уставившись на противоположную стену, приглушённым шёпотом, о чём-то заговорил сам с собой. Выглядело это так, словно перед ним внезапно возник невидимый никому собеседник. Заметив столь странное поведение второго стражника, отец Густав был просто шокирован.

Дверь кельи отворилась, и на пороге возник её обитатель. Волосы его были взъерошены, а одежда сильно помята. Видно вернувшись со своей прогулки, он сразу же предпочёл лечь отдыхать.

— Прошу вас следовать за мной господин, — приказным тоном обратился к нему громила в чёрной маске.

— А что случилось? — поинтересовался у него, недоумевая, мужчина.

— У меня приказ переправить вас в Мюнхен, — сухо ответил громила, хватая своего подопечного за плечо и вытаскивая из кельи.

— Но позвольте ему собрать хотя бы свои вещи, — возмутился грубыми действиями громилы викарий.

— Да у меня их и нет, — пожимая плечами, растерянно ответил мужчина.

— Как же! — воскликнул викарий. — Ведь в день вашего приезда сюда при вас был большой ранец.

Всё это отец Густав говорил лишь для того, чтобы как можно дольше оттянуть их время отъезда. Он очень надеялся, что Брюмер вот-вот вернётся и всё по-настоящему разъяснится.

— Ах, этот, — хлопнул себя по лбу мужчина, — но я ни разу и не открывал его.

И повернувшись к громиле, спросил у него:

— Но всё же, вы позволите его забрать?

— На это нет времени, — резко ответил тот, и, подталкивая бедолагу в спину, зашагал к выходу.

Семеня за ними, викарий постоянно оборачивался на стражу и очень удивлялся про себя, тому, что она никак не реагирует на странные действия этого огромного господина, увозящего у них из-под носа их главный объект охранения. Ведь он воспрепятствовать этому действу не мог, так как имел письменный приказ самого монсеньора. Хотя и чувствовал что-то неладное во всём происходящем.

Громила вывел своего подопечного на улицу, и чуть ли не силой усадил в ожидавший их у крыльца экипаж. Окна кареты были зарешечены, а на дверцах имелись наружные задвижки, так что викарий, вышедший следом за ними, теперь ни на минуту не усомнился, что перед ним исполнитель власти, которому доверили перевозку важного свидетеля в специально оборудованной полицейской карете.

Странным отцу Густаву показалось только то, что на улице не было никакого конвоя, хотя бы из пары драгун, да и возничий отсутствовал. Громила задвинул наружный засов дверцы и сам запрыгнул на козлы, где взмахнув длинным хлыстом, припустил загадочный экипаж в сторону Старого моста. Поднявшись на паперть, викарий проводил задумчивым взглядом уносимую четырьмя лошадьми карету, пока та окончательно не растворилась в сгустившихся сумерках, и только после этого зашёл в церковь.

Теперь же самое время вернуться к новому инспектору криминальной полиции города Вюрцбурга, молодому Брюмеру. Он так боялся опоздать на свидание со своей возлюбленной, от которой получил любовную записку, моментально вскружившую ему голову, что приехал к Ратуше на сорок минут раньше времени.

«Наконец-то она призналась! Прочь все сомнения, Ребекка любит меня! Любит! Ну не могла она позвать меня на эту встречу только из дружеских чувств».

Все эти и подобные им, мысли, уже целый час роились в голове молодого человека и не давали ему спокойно стоять на месте. Он цеплялся за любое воспоминание о ней, хоть чуть-чуть намекающее на любовь девушки к нему; будь то её когда-то задержавшийся на нём взгляд или случайный, более глубокий вздох. Хотя кроме единственного воздушного поцелуя, всё остальное было только надуманным его воспалённым любовью мозгом предлогом. От волнения, с бьющимся сердцем, он многократно пересекал главную площадь города, сидя на лошади и жадно шарил страстным взглядом по сторонам.

Почти совсем стемнело. Ударил соборный колокол, и потихоньку потащились вереницами люди, возвращавшиеся, после вечерней службы к себе домой. Но их было немного. Горожане всё ещё не могли «отойти» от недавних жутких событий, и только самые отчаянные смельчаки и глубоко верующие, могли позволить себе появляться на улицах Вюрцбурга после восьми часов вечера.

Но вскоре исчезли и они. В окнах домов зажглись огни лампад, а из высившихся над черепичными крышами кирпичных труб повалил дым. Небо засыпали мириады звёзд. Сумерки сомкнулись, и наступила тёмная ночь.

Брюмер растерянно озирался по сторонам и дёргался при малейшем постороннем звуке. Вот через дорогу перебежала огромная крыса. А вот чья-то кошка сорвалась с водосточной трубы. Застучали закрываемые людьми ставни. Молодой человек стоял посреди площади абсолютно один и напоминал собой бронзовую статую всадника.

«Не может быть, чтобы она обманула или так жестоко подшутила надо мной», — подумал он, наконец, посмотрев на часы между двух башен собора. «Наверное, что-то случилось. Просто какое-то происшествие или обстоятельства не дали Ребекке прийти сегодня сюда. Ну, ничего, я разъяснюсь с ней. Обязательно разъяснюсь».

Ещё раз, взглянув на часы, показывающие уже четверть десятого, молодой человек вздохнул, пришпорил, наконец, свою лошадь и поехал обратно в направлении церкви Святого Бурхарда.

20 глава

Ровно в десять часов вечера Брюмер уже был на месте. Отведя лошадь в церковную конюшню, где стояла всего лишь одна старая кляча, довольно редко используемая священниками для доставки продуктов, молодой человек прошёл к себе. Было уже поздно и все обитатели церкви спали.

Устало протащившись по тёмному коридору трансепта до дверей своей кельи Брюмер остановился. Несмотря на разочарование и расстроенные из-за несостоявшегося свидания чувства, молодой человек всё же заметил отсутствие у дверей своего подопечного круглосуточного конвоя, что, несомненно, его очень смутило. Подойдя к дверям кельи Жоржа Лабуле, он тихонечко в них постучал. Раз, другой. Громче, ещё громче. Однако никто ему так и не ответил.

Смущённый ещё больше, он приоткрыл незапертую дверь и вошёл в помещение. Темно. Не видно ни зги. Чиркнув кремнём о кресало, он осветил маленькую келью и увидел, что она абсолютно пуста. Кровать была смята так, словно с неё только что встали, а в углу стоял потрёпанный солдатский ранец. В этот момент в коридоре послышались неспешные шуршащие шаги, и под дверью мелькнул луч света от лампы.

«Фу!» — смахнул с себя внезапно возникшую панику молодой инспектор, и вышел в коридор. Однако какого же было его удивление, когда он встретил там вовсе не своего арестанта, а отца Густава.

— Что случилось? Где арестант и куда делся конвой? — набросился Брюмер с вопросами на викария.

— Это и вправду очень странно, сын мой, — чуть зевая, ответил священник, — но почти сразу, как вы уехали, прибыл судебный исполнитель с письменным приказом от монсеньора, в котором указывалось отпустить вашего арестанта, дабы доставить его в Мюнхен. И так как надобности в страже уже не было, она вернулась к себе в крепость.

И викарий протянул Брюмеру свёрнутый лист гербовой бумаги с подписью архиепископа. Тот резко выхватил его и жадно, несколько раз осмотрел.

— Что это? — спросил он, в недоумении протягивая лист обратно викарию.

Тот взял его и громко ответил:

— Ну как же, разве вы не видите… — посмотрев на переданный лист бумаги, отец Густав резко запнулся и задрожал всем телом.

Лист был абсолютно чист! Ни с одной его стороны, ни с другой — не было написано ни одного слова. Не говоря уже ни о каких печатях и подписях.