А Боонь, обычно внимательный к любым указаниям, слушал лишь вполуха и потому на следующий день пришел без денег. Но сейчас его мысли занимали полметра пространства между его партой и партой Сыок Мэй. Невыносимые полметра. Лучше бы там выросла стена, тогда хоть этот ужасный зуд в затылке уймется.

Но затем учитель Чи А начал читать. Во время чтения его голос изменился, сделался более громким, звучным, наполнился чувствами. Он читал о двух возлюбленных. Злой бог разлучил их, одного поселив на земле, а другого отправив на луну. Несмотря на множество слов, которые А Боонь понимал с трудом, он слушал как зачарованный. Голос учителя Чи А, глубокий, мелодичный, успокоил его, позволил вновь обрести себя.

Он взглянул на Сыок Мэй. Девочка сидела выпрямившись, поставив локти на парту и подперев ладонями подбородок. Ноги под партой она скрестила по-взрослому. Ее широко раскрытые глаза сияли, темные и блестящие, как у живой рыбы. Боонь задумался, представляет ли она, подобно ему самому, как ее отправили на пустынную луну.

Там, где каждый камень оброс упругим мхом, были похоронены родители Па, родители его отца и прадедушка Па – три поколения Ли. Их семейная могила находилась в глубине кладбища, возле склонившегося дерева, оно росло почти параллельно земле, а ствол его покоился на покрытой резными узорами подпорке. На скромных надгробиях виднелись только имена и даты – ни фотографий, ни эпитафий, никаких свойственных богачам излишеств. И тем не менее на грубых могильных камнях никогда не бывало паутины, а высеченные на камне слова Па тщательно протирал тряпицей и чистил зубочисткой, принесенными из дома.

Мало кто приходил на кладбище часто, разве что на Цинминь и другие важные праздники, и Па не был исключением. Однако после случая с островом он сюда зачастил. Он знал, что кое-кто в кампонге насмехается над ним за ту странную новость, за бесполезную, раздражающую вылазку в море. Да, их недоверие ранило, и его гордость невольно страдала, когда на рынке или в лавке он слышал шепоток у себя за спиной. Люди разговаривали с ним медленно, как с глупцом или безумцем. Такое любой сочтет унизительным.

Но Па верил своим чувствам и знал, что именно он видел. Чем сильнее крепла его одержимость островом, тем меньше возможностей говорить о нем он находил. Как можно рассказать о том, что море, знакомое ему всю жизнь, внезапно ополчилось на него, послав не просто непривычную погоду или странные морские течения, а огромную, незыблемую твердь в том месте, где прежде ничего не было?

Дело не только в том, что остров появился, а потом исчез. Ни Ма, ни Дяде он не говорил об этом, но дело было в невиданном улове, который в то утро набился в их сети. Это странно, да, с этим все согласились. Чего никто не видел, даже его по-детски любопытные сыновья, это как рябила вода, сперва на расстоянии, когда они поставили сети, а потом все ближе и ближе к сетям. Стаи рыб плыли к ним.

Па был не из тех, кто верит в удачу. Впрочем, имя ему дали в честь процветания – Ли А Хуат. Отец Па, завзятый игрок, обожал маджонг и “двенадцать карт” со всеми сопутствующими игре пороками – пьянством, праздностью, безбожием. Сам Па и появился на свет по недоразумению, отцу его к тому времени уже исполнилось пятьдесят три года, и он, по его собственным словам, был доволен тем, что “еще способен выстрелить”. Сына назвали в честь богатства, которое, как надеялся отец, мальчик принесет им, потому что на момент его рождения финансовое положение семьи оставляло желать лучшего. Отец проиграл все на свете, включая лодку. Он спускал на игру весь заработок, который его многострадальным жене и дочерям платили за случайные, полученные из жалости подработки, – если только бедняжки не успевали спрятать деньги в банку из-под печенья, хранившуюся под грязным бельем.

Отец надеялся, что Па станет его счастливой звездой. Долгожданным наследником, завершающим бесконечную вереницу дочерей. Однако Па сызмала бунтовал против него и принимал сторону матери и сестер. И никогда не забывал полученный от отца жестокий урок. Мальчику было тогда девять. Родители в очередной раз скандалили из-за денег.

– Ты хочешь, чтобы твой сын всю жизнь твои долги выплачивал? Ты этого хочешь, да?! – кричала мать.

Отец посмотрел на мальчика. Желтые глаза были в сеточке красных прожилок, опухший нос блестел.

– А Хуат этого не боится, верно? А Хуат любит папу, он хороший сын и будет ему помогать.

Па помнил внезапный прилив ненависти, руки стали горячими, кожу закололо, словно он слишком долго пробыл на солнце.

– Я буду помогать Ма, а до тебя мне никакого дела нет, – спокойно проговорил он.

Обычно отец наказывал его тростиной, но в ту ночь он слишком торопился и искать ее не стал. Правый глаз у Па не открывался еще несколько недель.

Счастливой отцовской звездой он не стал. Положение в семье ухудшалось, деньги появлялись все реже, а однажды ночью отец не вернулся домой. На следующее утро его тело нашли на берегу. Он лежал ничком, возле головы по воде расплылись ошметки рвоты. Он пьяный возвращался с игры и завернул на берег. Там, похоже, споткнулся и упал в воду, а подняться уже не сумел, захлебнулся, хотя вода там была высотой дюйма два, не больше.

Отгоревав положенный срок, домочадцы сняли приколотые к рукавам квадратные лоскутки белой ткани и зажили дальше. Они отмыли дом и собрали в кучу отцовскую одежду: изношенные майки, вытертые шорты цвета хаки, несколько пар посеревшего исподнего. Па помнил, как ничтожно и печально выглядела эта одежда. Так, значит, вот каков итог? Вот что остается от жизни – ветхая рубаха да щербатая чашка? Одежда напоминала старую, сброшенную змеиную кожу, вот только отец ушел навсегда, так и не нарастив новую.

Если не считать этой грусти, то после смерти главы семьи жизнь их пошла на лад. Закончились пьяные ночи, когда отец, проигравшись в каком-нибудь притоне, вымещал свой гнев на ближних, закончились лихорадочные поиски коробки из-под печенья, когда мать забывала, куда ее перепрятала, и думала, что муж добрался до денег, закончились нагоняи, крики, непредсказуемые вспышки гнева.

Вскоре старшая сестра Па вышла замуж, и ее муж стал брать Па с собой в море. Первую рыбалку мальчик запомнил навсегда. Тогда моторки были редкостью, лодка – старого малайского типа, искусной постройки, с узким корпусом, без форштевня, с одним-единственным парусом, которым шурин управлял с удивительным проворством. Па словно зачарованный смотрел, как парус подхватывает переменчивый ветер и превращает его в мощную движущую силу, на внезапные всплески полотнища, на то, как за несколько секунд оно наливается упругостью. Мальчик не испытывал большего счастья, чем в те минуты, когда ветер набирал силу, волны крепли, а лодка гигантской летающей рыбой прорезала переливающуюся поверхность моря. Спустя годы, выплатив отцовские долги и купив собственную моторку, он порой ловил себя на том, что по-прежнему вспоминает ту старую лодку. Но времена изменились. Теперь все китайские рыбаки обзавелись моторками, глупо было бы покупать парусную лодку в угоду своим сантиментам.

И вот у него собственное дело и семья, жизнь течет в ритмах, надежных, как прилив и отлив. Ничто существенное не меняло поверхности его жизненного моря, ничто – до этого самого момента.

Па обращал молитвы к Туа Пех Конгу и Ма Чи О[12], сжигал на их алтарях жертвенные палочки и приносил в жертву предкам пищу, чтобы они берегли его крохотное судно. Но веру в материальные проявления сверхъестественного – призраков, понтианаков[13] и духов – он оставлял другим людям, более впечатлительным, чем он. Тот исчезнувший остров, странное, но неоспоримое поведение рыбы, которая, будто чуя приманку, пошла прямиком в сети, противоречили его пониманию мира.

Однако больше всего на свете он хотел снова отыскать остров. Хуже того, Па думал, будто знает как. Это и привело его к предкам: он решил попросить разрешения, а возможно, и прощения.