Снова крики и свист. Моторы взревели, и лодки рванули с места. Рыбы много – пора домой. А Боонь посмотрел поверх рук. Море стихло, теперь только лодки, разрезая ровные волны, тревожили его поверхность.

Наконец они добрались до родного острова. Провожавшие их так же стояли у берега, в тени деревьев. Они бросились навстречу лодкам, и А Боонь с обидой представил, как его снова начнут высмеивать, ведь при виде рыбы он едва не потерял сознание.

Ма ждала их на мокром песке, приготовив тачки и прищурившись от послеполуденного солнца.

При виде пойманной рыбы собравшиеся заахали. “Да как же это? – снова и снова спрашивали они. – Как же это?”

Рыбаки загалдели:

– Там высоченные деревья, выше, чем тут…

– Одна сеть у нас даже порвалась…

– А утесы!

– А Туну на голову жук-носорог сел, хорошо хоть, не нагадил…

– А когда А Тун спрыгнул в воду, у меня чуть сердце не разорвалось! – Это воскликнула Сор Хун, и женщины расхохотались.

– Но откуда же вся эта рыба взялась? – спросила одна из тетушек.

Мужчины в лодке замолчали.

– Трудно сказать, – ответила Сор Хун, – но наш А Боонь…

А Боонь посмотрел на горизонт и собрался с духом. “Но наш А Боонь, – подумал он, – несколько месяцев ходил к этим островам, а в воду зайти боится. Наш А Боонь хлопнулся в обморок, прямо как девчонка, вы б только видели!”

– Это он нас туда привел. Они с А Хуатом – вы бы их только видели. Уж не знаю, как они понимают, в какую сторону двигаться, но как-то понимают. Прямо чудо какое-то, – закончила Сор Хун.

Рыбаки закивали.

– Откуда вы знаете, где этот остров? – спросил кто-то.

А Боонь взглянул на Па, и тот жестом разрешил ему ответить.

– Я… я не знаю. Я это чувствую, – проговорил он, вспыхнув. Никогда еще столько взрослых не слушали его с таким вниманием.

– И рыба там всегда есть? Возле острова?

– Возле островов. Там он не один. Мы пока шесть нашли, – пробормотал А Боонь.

Перешептыванья стали громче.

Наконец кто-то из мужчин спросил:

– Значит, чтобы найти острова, надо каждый раз брать тебя с собой?

В голосе звучало презрение, будто его хотели надуть. Он явно считал зазорным задавать вопрос ребенку.

– Боонь может показать нам, как их найти, – сказал Па. – Мне он показал.

Остальные рыбаки одобрительно забормотали, и Боонь покраснел еще сильнее. Сейчас молчал даже Хиа, и когда А Боонь обернулся к нему, брат медленно, едва заметно кивнул. Ма тоже смотрела на А Бооня так, словно видела сына впервые. Тогда, чтобы не обмануться в наслаждении, которое испытывал, А Боонь встал и собрался было вылезти из лодки, но пока он стоял, все продолжали смотреть на него, словно на некое таинственное существо. А Боонь замер. Вот бы раскинуть руки и подпрыгнуть – и тогда этот прыжок отразится в глазах всех этих людей. Но ему не хватило смелости, и он стоял в лодке, которую ласково покачивали волны, а за спиной у него, скосив безудержные оранжевые лучи, затухало солнце. Настал миг умиротворения. Спустя годы воспоминания об этом спокойствии неразделимо сплетутся с памятью о бьющейся под ногой рыбе, и потому радость А Бооня всегда будет омрачена зыбким ужасом, который сонно булькает под безмятежной поверхностью.

Впрочем, сейчас солнце садилось, море было спокойным, а вокруг собрались люди. Родные любили А Бооня, и все остальные жители кампонга тоже.

Для кампонга и его жителей наступили сытые времена. Каждый день А Боонь и Па выходили в море, а за ними следовали другие рыбаки, которым А Боонь показал не только Бату, но и остальные острова. Месяц за месяцем рыбаки пытались запомнить местоположение этих трудноуловимых клочков суши. Однако это оказалось сложно: острова часто представали в ином составе, некоторые на несколько недель исчезали, иные до неузнаваемости меняли очертания. Даже установить точное их число было непросто, не говоря уж о том, чтобы определить их особенности.

В конце концов количество островов высчитал Па. Одной особенно душной ночью А Боонь без сна лежал на полу, ворочаясь и елозя в попытках поудобнее пристроить голову. Возле уха кружила муха, и ее ленивое жужжание медленно смешивалось с дремотой. А Боонь уже почти заснул, когда кто-то встряхнул его за плечо.

– Боонь? Ты не спишь? Боонь? – В темноте поблескивали зубы Па.

А Боонь покачал головой.

– Что такое? – прошептал он, стараясь не разбудить спящего в нескольких метрах от него Хиа.

– Это все луна, – проговорил Па.

На миг А Боонь испугался. Этот незнакомый Па – зачем он бродит ночами по дому и что значит “это все луна”?

– Острова, – нетерпеливо пояснил Па, – они подчиняются луне.

Послышалось какое-то шуршание. А Боонь уставился в сумрак. Па держал в руках стопку листков. Они вышли на террасу, где на деревянном стуле стоял газовый светильник. Во влажном тяжелом воздухе висел едва заметный запах земли.

Па показал А Бооню рисунки – грубые наброски с изображением примерного расположения каждого острова в каждый из дней на протяжении последнего полугода. А Боонь никогда не видел, чтобы Па что-то рисовал. Он представил, как Па просиживает ночи возле дома, по памяти лихорадочно зарисовывая увиденное.

Па с восторгом перебирал листки, тыча то в один, то в другой и шепча:

– Видишь? Видишь?

Сон выветрился из головы А Бооня, и мальчик внимательно прислушался к словам отца. При полной луне все острова исчезают. Когда луна убывает, снова появляются, а больше всего их, когда от месяца остается тоненький серп. При растущей луне острова один за другим пропадают. Па почти год их отслеживает, и хотя временами что-то меняется, общий принцип он угадал безошибочно.

Па замолчал.

– Погоди, Па. – А Боонь поднялся.

Он прошел обратно в комнату, которую делил с Хиа. Брат лежал на спине и, широко разинув рот, храпел. А Боонь на цыпочках обошел его, приподнял свою подушку и вытащил из-под нее какой-то предмет. Потертый, раздавленный спичечный коробок. Крепко зажав его в руке, он вернулся к Па.

– Вот это с Бату, – сказал А Боонь и открыл коробок.

Внутри лишь песок, остатки листьев и маленькая веточка. Па недоуменно смотрел на него.

– Все это никуда не делось, – пояснил А Боонь.

Во время одной из вылазок на Бату, пытаясь изловить особенно крупного красного муравья, А Боонь набрал песка и листьев. Муравей давно уже сдох, а все остальное по-прежнему лежало в коробке. Мальчику казалось, что он сохранил кусочек острова. Поэтому каждую ночь он проверял, не исчез ли песок так же, как исчезают острова. Но песок оставался в коробке. Словно частичка суши, унесенная с того места, где находилась, утратила свою переменчивость и превратилась в самую обычную.

Сейчас он рассказал об этом Па – одно открытие в обмен на другое. Они проговорили до поздней ночи. Заскорузлая рука Па лежала на плече А Бооня. А Боонь видел, что прежде густые темные волосы отца поредели, смотрел на проплешины у отца на голове, и его захлестывали нежность и желание припасть к ним губами. Разумеется, делать этого он не стал. А Боонь так и сидел – худая спина вжата в стену, голова занята лунными схемами и призрачными картами. На плече, словно якорь на дрейфующих песках, лежала тяжелая отцовская рука.

Под утро, когда они легли спать, хлынул дождь, грозовой ливень, продолжавшийся весь следующий день. Они подставили ведра там, где крыша протекала, и стали ждать. На мир, погрузив его в темноту, опустилась влажная серая мгла. Из дома больше не видно было поблескивающего моря. Лишь темные очертания мангрового леса там, где суша сменялась водой.

Тот дождь был не обычным – он возвещал о сезоне муссонов. С муссонами, как правило, приходили голодные времена, потому что в море выходили реже. Но в этом году из каждого дома плыл запах рыбы – тушеной, жареной, вяленой. Острова принесли улов такой огромный, что жители кампонга не находили ему применения. Разве что на рынке продавать. Если прежде их скудная трапеза ограничивалась бататом, волокнистыми бобовыми ростками и, изредка, тощей курицей, то сейчас они каждый день баловали себя рыбой. Ее варили с имбирем и нарезанным перцем чили, тушили с душистым самбалом, обжаривали, пока плавники не превращались в хрустящее лакомство для детей. Рыбная каша на завтрак, рыбный суп би хун на обед, а на ужин – тушеная с рисом рыба.