Боже, я скучаю по ней. Почему она не может быть более терпеливой? Почему бы ей не дать мне это? Почему кто-то другой должен знать о наших отношениях? Как ей с такой охотой удалось отказаться от меня из-за того, что я просто хочу побыть с ней наедине еще какое-то время? Не слишком ли много времени я прошу?

Просто пойми меня. Просто люби меня. Я так сильно любила ее. Этого должно было быть достаточно.

Забыв свою сумку в машине, я тащусь через входную дверь и едва ли замечаю: родителей дома нет. Поднимаюсь по лестнице с таким тяжелым грузом, что его невозможно нести на плечах. Вхожу в комнату, закрываю дверь и направляюсь к кровати. Я падаю и перекатываюсь, натягивая на себя одеяло и зарываюсь головой внутрь.

Я переживу это. В любом случае первая любовь всегда проходит. Я осознавала, что будет больно, когда, в конце концов, все закончится.

Все всегда изменяется.

Но мысль о том, что Лив забудет меня, заставляет слезы литься все сильнее и быстрее. Я ненавижу это чувство в животе. Ненавижу мысли, кружащиеся в моей голове, как торнадо, что кто-то другой занимается с ней любовью, танцует для нее и просыпается рядом с ней.

Я ненавижу это так сильно, что у меня начинает кружиться голова, и я злюсь. Несмотря на то, что я порвала с ней, и это все моя вина, я так зла на нее, что, черт возьми, хочу убедиться, что никто не сравнится со мной. Что она вечно несчастна и не в состоянии забыть меня. Никто другой не сумеет сделать ее счастливой. Никто не сравнится по ощущениям со мной. Она должна была подождать меня.

Не помню, когда уснула, но, проснувшись, замечаю, что солнечный свет больше не проникает в комнату, все погрузилось во тьму. Я моргаю, голова все еще болит, но я слышу голоса. Те, что разбудили меня.

— Тогда уходи! — кричит мама. — Уходи! Беги к ней.

— Дело не в ней!

Я сажусь, мои веки отяжелели, слезы на щеках высохли, и я прислушиваюсь, сидя у себя комнате, к разговору в коридоре.

— Я даже не люблю ее, — говорит папа. — Чтоб тебя, Реджина!

— Просто уходи! — С лестницы доносятся шаги. — Ты думаешь только о себе. Тебя все равно никогда нет дома.

— А ты здесь? — парирует он. — Так ты думаешь? Впредь так больше не может продолжаться. Я вернусь за остальными вещами.

Что-то ломается, хлопает дверь, и с улицы слышно, как заводится двигатель машины.

Я отбрасываю одеяло и выбегаю из комнаты.

— Пап… — Я открываю дверь и бегу вниз по лестнице, замечая, что мама стоит в холле, а свет фар скользит снаружи от одного окна к другому.

Я бегу к двери, открываю ее и выскакиваю на подъездную дорожку, в то время как его задние фары удаляются в ночной темноте.

— Пап! — кричу я.

Нет! Я бегу к своей машине, залезаю внутрь, достаю телефон из школьной сумки и набираю его номер.

— Дорогая, не надо! — зовет меня мама.

Но я качаю головой, вся ярость, и отчаяние, и головная боль собираются в гребаный котел и взрываются, и я не в силах остановиться.

Отец бросил меня. Он даже не поговорил со мной, не попрощался, не…

Я направляюсь обратно в дом и совсем не обращаю внимания на то, куда иду, только вижу, как мама, вся в слезах, спотыкаясь, следует за мной.

Понимаю, что папа все-таки отвечает на звонок, и, прежде чем он скажет хоть слово, выпаливаю:

— Не возвращайся.

— Клэй, — шепчет он, и я слышу слезы в его голосе. — Детка, я…

— Клэй, детка, — передразниваю я. — Я, э-э-э, боже, хватит! — Гнев переполняет меня. — Просто скажи, что нашел новую жизнь и мы тебе больше не нужны. Будь мужиком! Я ненавижу тебя! Скажи это, чтобы мы, наконец, смогли освободиться от тебя! Скажи, что мы тебе больше не нужны!

Мои глаза так сильно горят, что я едва могу держать их открытыми, но чувствую себя хорошо в такой напряженный момент, когда есть на ком выместить все свои эмоции.

— Послушай меня, — говорит он.

Но я не делаю этого.

— Не возвращайся, — огрызаюсь я. — Мы всегда были слабыми, не так ли? — Я поднимаюсь по лестнице. — Без него мы ничто, и очень скоро все будет так, словно его никогда не существовало! — Я срываю фотографию Генри со стены, мама рыдает позади меня. — Словно мы никогда и не были семьей.

Я начинаю плакать еще сильнее и не могу остановиться. Бросив телефон, я несусь по коридору и срываю все наши фотографии со стены, стекло в рамках падает на пол и разбивается вдребезги.

— Клэй, прекрати! — умоляет мама.

— Это всегда напоминало хрупкий карточный домик! — Шипение вырывается из моего рта. — Потому что мы слабые! Мы всегда были слабыми!

Я всегда чувствовала себя слабой, и теперь я потеряла все. Мне хотелось быть идеальной, но ради чего? Ради этого?

С воплем я хватаю наш семейный портрет — последний, на котором изображен Генри, — и швыряю его на пол, стекло раскалывается на мелкие кусочки.

Мама хватает меня, но я вырываюсь и убегаю.

— Оставь меня в покое!

Я бегу вниз по лестнице, выхожу за дверь и пролетаю мимо своей машины в ночь. Без понятия, куда направляюсь. У меня нет с собой ни денег, ни телефона, и меня больше ничего не волнует. Мне все равно, если я никогда не вернусь домой. Я отказалась от единственного человека, кто заставлял меня чувствовать себя живой — заставлял радоваться завтрашнему дню — ведь с Лив я могла выдержать все что угодно.

Но сейчас все чужое. Школа, дом, даже моя кожа.

Я бегу, пока воздух не заканчивается в моих легких, и не могу разобрать, пот это или слезы у меня на лице, но, остановившись, понимаю, что нахожусь перед Вайнд Хаусом.

Обогнув дом сзади, я спускаюсь по небольшому склону сбоку от здания и поднимаюсь к задней двери. Внутри холла горит свет, и я не знаю, который час, но, надеюсь, миссис Гейтс там. Я забыла ключи, и все такое.

Ловлю себя на мысли, что мне на самом деле хочется, чтобы сегодня вечером кто-нибудь умер и мне было чем заняться.

Я стучу снова и снова, уже приготовившись рухнуть прямо перед дверью, потому что ноги больше не держат меня.

Дверь открывается, и я вижу перед собой миссис Гейтс в медицинском халате. У меня вырывается вздох облегчения, и я пытаюсь протиснуться внутрь.

Но она останавливает меня.

— Клэй, нет.

Я вытираю слезы.

— Мне по силам справиться этим. Я в порядке.

Она не знает в чем дело, но видит, как я расстроена.

Я снова пытаюсь обойти ее, но она преграждает мне путь.

— Клэй…

— Пожалуйста! — умоляю я, проскользнув мимо нее. — Мне нужно побыть здесь.

— Клэй, это ребенок, — подбегает миссис Гейтс, когда я прохожу внутрь.

Я останавливаюсь, смотрю на пол, но не вижу его.

Детей привозят сюда нечасто, но, если уж такое случается, она делает все, чтобы меня здесь не было. Возможно, из-за Генри. Или потому, что знает: моим родителям ничего неизвестно о визитах их дочери сюда и даже смерть незнакомого ребенка мне тяжело будет вынести.

Я не оборачиваюсь на миссис Гейтс, а просто поднимаю взгляд на стальные двойные двери впереди. Такое чувство, что мое сердце вот-вот вырвется из груди, а желудок сводит судорогой.

Продолжаю идти и слышу, как она спешит за мной.

— Клэй, пожалуйста.

Но я не обращаю на нее внимание. Толкнув двери, я вхожу в комнату и вижу мальчика — маленькое тело, очерченное под простыней.

Он обнажен до живота, и что-то выливается в канализацию, но я не смотрю, что именно.

Медленно подхожу ближе.

— Клэй…

Конечно, она беспокоится, но я не знаю… Может, сегодня я просто слишком потрясена, чтобы бояться еще больше. Мне нужно сделать это.

Подойдя к мальчику, я вижу его мокрые каштановые волосы, зачесанные назад, отвисшую челюсть и приоткрытые затуманенные глаза с карими зрачками.

Миссис Гейтс только что вымыла его. Вода все еще стекает в канализацию под столом, и его ладони смотрят вверх. У него грязь под ногтями и царапины на предплечье, наверное, от игры с кошкой или собакой.

У меня в горле встает комок, эта часть всегда кажется мне самой трудной. Свидетельство их жизни. Синяки, ободранные колени, старые шрамы, облупившийся лак на ногтях…