Я просовываю руки в рубашку. Глупая, бесполезная…

Но я вновь снимаю ее и кидаю в Лив.

— Она должна подойти твоим огромным сиськам. Возьми.

Она ловит ее, и я достаю еще одну рубашку из шкафчика, проверяя, что она маленького размера.

Оливия кладет рубашку к себе шкафчик, проверяя свое лицо в зеркале, висящем на внутренней стороне двери. Струйка засохшей крови покрывает край ее уха, и я стараюсь не смотреть на нее, когда она вытирает его.

Крошечный укол вины пронзает меня, но я отмахиваюсь от него. Она ведь тоже заставила меня истекать кровью, не так ли? Не моя вина, что ей приходится вставлять металл в ухо из-за всех своих дурацких проколов. Она первая набросилась на меня.

Я снова облизываю порез в уголке рта, оглядываясь и наблюдая, как Лив бросает окровавленную салфетку на землю, ее губы кривятся от гнева.

А в глазах отражается ярость: понятно, что она все еще расстроена.

Я замолкаю, сквозь меня просачивается замешательство. Знаю, что заслужила ее гнев. Я бы тоже пришла в ярость. И, честно говоря, я не собиралась выкладывать это видео. Изначально это не входило в мои планы, но…

Я стискиваю зубы и закрываю глаза, сильно зажмуриваясь. Оливия везде целовала ту девушку. Везде.

Смотрю в свой шкафчик, лифчик ощущается, как наждачная бумага на моей коже. Я снимаю его и бросаю на пол.

Точнее, если бы я сделала подобное со своим парнем в общественном месте, меня бы считали шлюхой, верно? Возможно, у меня бы даже были неприятности, потому что шлюхи не представляют Мэримаунт на матчах по лакроссу.

Девочки Мэримаунта — хорошие девочки. Мы осмотрительны.

И теперь она это знает.

Я не двигаюсь, воздух касается моей обнаженной груди, пока она роется в своем шкафчике.

Оливия поправляет свою синюю в зелено-черную клетку юбку, и по моему телу пробегают мурашки. Она затягивает свой высокий хвост, взбивая растрепанные волосы и распрямляя локоны, свисающие около ушей, гвоздики и маленькие кольца поблескивают в свете ламп, когда мои соски твердеют.

Не могу смотреть на нее, но я все вижу.

Она перестает двигаться и опускает голову, мы обе синхронно дышим. Тихо и одиноко, но так сдавленно.

— Почему ты стремишься причинить мне боль? — спрашивает Лив, ее голос звучит неожиданно мягко.

Я не моргаю.

Почему?

Почему?

У меня дрожит подбородок. Потому что… это хотя бы что-то.

У меня есть хотя бы это.

Фотография младшего брата висит на дверце моего шкафчика, и я рассеянно провожу большим пальцем по едва заметной скрытой татуировке на внутренней стороне среднего пальца. В этом месяце ему бы исполнилось четырнадцать.

Меня трясет, и я хватаю пузырек и вынимаю голубую таблетку в десять миллиграммов. Кладу ее в рот, горькая пыль начинает растворяться на моем языке, прежде чем я сглотну.

Я достаю чистый спортивный топ и натягиваю его через голову, а затем надеваю рубашку, когда она снимает свою грязную. Я не могу отвести взгляд.

Ее живот плоский и гладкий, и я скольжу взглядом вниз по ее ногам, изгибы на тыльной стороне ее бедер завораживают.

Но затем Лив протягивает мне руку, и я поднимаю глаза, видя упаковку влажных салфеток. Я пристально смотрю на них.

— Возьмешь или нет? — рявкает она.

— Отвали.

И она бросает их. Упаковка ударяется о мою голову, и я рычу, не пытаясь поймать ее.

— У тебя на затылке капля крови, идиотка, — сообщает она мне.

Я чуть ли не смеюсь. Что? Она чувствует себя виноватой за то, что причинила мне боль или что-то в этом роде? Она не должна это делать. Я неплохо уделала ее сегодня утром, ведь так? Это видео набрало восемьдесят пять тысяч просмотров до того, как я удалила его в три часа ночи.

Но, конечно, к тому моменту оно уже нанесло ущерб. То, что попало в интернет, там и остается.

Боже, что я наделала?

Я поднимаю упаковку с пола и вытаскиваю салфетку.

— Где?

Она секунду не двигается, смотрит в шкафчик, затем подходит, забирая ее у меня из рук. Резко поворачивает меня и вытирает то, что у меня на шее, и мои бедра горят от ее прикосновения. Боже…

— Мне потребуется столько сил, чтобы защитить тебя, — говорит она. — Ты знаешь это?

Защитить меня?

— Когда мои братья узнают о твоем поступке, — предупреждает Оливия, — их девушки перекроят твое гребаное лицо.

— Я не боюсь шестерки Тристы, — бросаю через плечо.

Мой отец ест эту часть города на завтрак.

Но затем я слышу щелчок ее клинка позади себя и перестаю дышать.

— Возьми свой телефон, — приказывает она мне.

— Зачем?

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом, мы обе смотрим друг другу в глаза.

Ее рука свисает вдоль тела, в руке — клинок.

— Сделай это, — требует она и спокойно поднимает голову. — Уверена, тебе уже пришли уведомления.

Уведо…

Что она сделала?

Я быстро разворачиваюсь, достаю телефон из шкафчика и снимаю с него блокировку.

Он загорается, загружается, и через мгновение я слышу звон и вижу, как появляются уведомления.

Нажав на одно из них, смотрю, как загружается «Ютуб», мое сердце сильно колотится, когда то же видео, которое я опубликовала — и удалила — снова начинает воспроизводиться. Украшения в ухе Оливии мерцают в лунном свете, а ее струящаяся белая майка делает тонкую шею теплой и загорелой, когда она наклоняется назад, чтобы девушка ее поцеловала.

Аккаунт зарегистрирован на Vaudevillian Vix, а не на меня, и у него уже семь тысяч просмотров. Салфетки падают у меня из рук.

— Что ты сделала? — Я не отрываю от нее взгляд.

— Ты хотела его выложить, и оно снова выложено.

— Но я удалила его, — рычу я.

Боже, я ведь удалила его. Опять перевожу свое внимание на телефон и просматриваю комментарии. Зачем ей это надо? Когда она это сделала? Перед дракой? После?

— Они не выйдут на тебя, — уверяет Лив, возвращаясь к своему шкафчику и бросая туда нож. — Видео выложено с моего телефона.

Тогда зачем она сделала это, если не для того, чтобы навредить мне?

— Удали его. — Я бросаюсь на нее. — Удали сейчас же.

Не хочу, чтобы люди видели это. Это была ошибка.

— Ты не боишься шестерки Тристы? — уточняет Оливия, поправляя красный блеск для губ в зеркале, особенно яркий на фоне ее черной рубашки и черных волос. — Что ж, а я не боюсь тебя, детка. Делай, что хочешь. Оставь его себе — навсегда, если оно тебя заводит. — С этими словами она поворачивается и смотрит на меня. — Каждый унизительный комментарий и шутка для твоего удовольствия, так что наслаждайся этим.

Чтоб ее!

Я отталкиваю Лив в сторону и вытаскиваю ее телефон из шкафчика.

— Удали сейчас же, — требую я и протягиваю ей телефон, но прежде, чем она успевает взять его, я отдергиваю руку и провожу пальцем по экрану, пытаясь сделать это сама. — Разблокируй! — кричу я на нее. — Черт тебя дери, Джэгер!

Она толкает меня обратно к шкафчику и хватает свой телефон.

— Теперь боишься? — подначивает она. — А? Чувствуешь себя уязвленной, когда потеряла контроль над своей собственностью? Как ощущения?

Я поднимаю руку, тычу в ее лицо пальцем и кричу:

— Удали сейчас же!

Но она хватает меня за запястья, уводит их за спину, и я хнычу от боли, когда она снова подталкивает меня к шкафчикам.

— Почему? — шепчет она мне в лицо. — Скажи это. Ты боишься, не так ли?

Я качаю головой. Она со всей силы прижимается свои лбом к моему, но я со всей силы отталкиваю ее, пытаюсь высвободить руки.

— Боишься, потому что твоя жизнь печальна, и ты хочешь выпотрошить все, что отличается от нее. — Ее дыхание касается моих губ, и я ощущаю, как пот слегка покрывает спину. — Все, что заставляет тебя чувствовать себя сильной, потому что, по крайней мере, это не скучно, и это слишком больно, чтобы не чувствовать, ведь так? Ты боишься меня, потому что однажды ты проснешься и вспомнишь, что это видео все еще здесь, но меня уже нет. Я ушла, живу, а ты нет, потому что твой мозг все еще в гребаной канаве.