Ей было хуже, чем в плену.

У нее больше нет Аркама.

Она никогда больше не ощутит сокрушительную мощь в своей руке. Никогда не взлетит в небо, как небесная птица. Никогда не расколет небесный свод. Никогда не разрежет земную твердь. Никогда не повернет вспять реки. Никогда не отомстит за себя и бесславно погибших воинов. Никогда не сожжет змеевичей заживо. Никогда не убьет Чернобога. Никогда не уничтожит темную силу и Тягу Земную.

Лучше бы отец просто убил ее.

Отныне у нее вместо сердца – дыра.

Ей нужен меч.

А еще ей нужно выпить, ведь природа не терпит пустоты и единственное, что может ее сейчас заполнить – это чара вишневого вина. Нет, десять чар вишневого вина. Или даже бочка.

Марена, до сих пор одетая в форму Верховного главнокомандующего Белой армии, сидела за столом в своей комнате, положив голову на скрещенные руки.

Она не хотела идти на пир.

Она вообще жить больше не хотела.

В ее бытии нет больше смысла: ни походов, ни войн, ни могущественного оружия, ведь отец отправил ее в отставку.

Да, разрази гром!

В очень почетную отставку, но все это не имеет никакого значения, ведь звание Богини Храма Войны – это просто дань уважения ее воинским заслугам в прошлом. Красивое «ничто».

У нее больше нет никакой власти. Белая армия ей больше не подчиняется. Ее мнение никого не будет интересовать. Все, что ей останется – это сидеть в башне Храма Войны, как старой деве, и ткать героические полотна о чужих походах.

Марена глухо застонала.

Она догадывалась, что это еще не все. Отец не просто отправил ее в отставку, но замыслил дело куда более гнусное и подлое – выдать ее замуж.

Девушка была уверена, что неспроста он подослал к ней Вилену, которая к сегодняшнему пиру должна была превратить ее из грубой мужички в наследную царевну Дивмара, которая в скором будущем сядет по правую руку от мужа, чтобы заботливо подливать ему вино в кубок, послушно кивать головой и ублажать по ночам.

Царевна бросила взгляд на дубовую кровать, заправленную серым бархатным покрывалом, на котором лежало красное платье, вышитое золотой нитью и украшенное корундами.

Марена только однажды видела мать в подобном платье – на фреске, изображающей ее свадьбу с отцом. С тех самых пор ничего красного она не надевала, даже губы не красила, чтобы никому – не дай белые боги! – даже в голову не пришло выдать ее замуж.

Нет, красное платье она никогда не наденет. Лучше смерть. Лучше кровавое погребальное полотно.

– Вилена!

Из угла погруженного во мрак покоя выскочила испуганная золотоволосая девушка, похожая на стебелек спелой пшеницы. Она боялась грозной воительницы, но еще больше – не угодить царю, который строго-настрого запретил ей потакать капризам старшей царевны.

– Какой цвет символизирует печаль, скорбь, утрату, и грусть? Отвечай, –грозно произнесла Марена, откинувшись на спинку стула.

В скудном пламени одинокой свечи ее глаза светились желтоватым цветом, словно два осколка луны.

– Белый. Богиня Войны, – тоненьким дрожащим голоском ответила Вилена, на миг задумавшись, как ей теперь правильно обращаться к царевне.

– Вот и неси сюда, что побелее да поскромнее. Живо! Я в крайне дурном настроении – даже убить могу.

Вилена, чуть не расплакавшись, птицей вылетела из покоя, оставив угрюмую Марену наедине с тяжелыми мыслями.

– Отец еще пожалеет о своем решении. Все они еще пожалеют. Решили избавиться от меня. Ненавижу, – тихо произнесла царевна и нахмурилась.

Белое платье Вилена принесла очень быстро – Марена даже не успела сжечь в печи свой белый военный кафтан, который раздраженно сорвала с себя и яростно покромсала кинжалом.

Облачившись в нежный белый шелк, вышитый прозрачным бисером возле изголовья, старшая царевна удовлетворенно кивнула – просто, строго, скромно и уныло, как и подобает этому вечеру.

Вилена с опаской прикоснулась гребнем к длинным прямым волосам Марены, как вдруг снова испуганно застыла, огорошенная новым вопросом:

– Скажи-ка, когда воин умирает, какую прическу носит вдова?

– Никакую. Наследная царевна, – снова запнулась Вилена, думая, что вызвала гнев своей госпожи неправильным ее именованием. – Волосы распускают и ходят простоволосыми сорок дней.

Вдруг Марена бросила на пол деревянную шкатулку с украшениями, и та с грохотом разбилась, изукрасив мраморный пол золотыми булавками, серебряными гребнями и заколками с драгоценными камнями.

Вилена, тихо всхлипывая, продолжила расчесывать смоляные волосы царевны. Взгляд ее упал на прядь седых волос, которую она попыталась аккуратно спрятать, но царевна схватила ее за руку и остановила.

– Оставь. Пусть все видят, чего мне стоила печать Могора.

– Да, цесаревна, – уже более уверенно ответила Вилена, решив, что правильнее обращаться к наследнице Белого трона все же именно так, после чего принесла серебряный поднос с пудрой и румянами, который Марена в гневе отшвырнула, разбив хрупкие фарфоровые коробочки, украшенные искусной росписью

– Нет! – крикнула старшая царевна. – Никаких красок. Я и так красива, правда?

Вилена упала на колени и зарыдала в голос, спрятав лицо в ладонях.

– Посмотри на меня. Красивая ли я? – тихо спросила Марена, бледная, как мертвец, и нависла над дворцовой девушкой, злобно чему-то ухмыляясь.

Вилене вдруг стало так страшно, как никогда в жизни. Не зря мать отговаривала ее идти работать прислугой в Холодный покой. «Ведьма она, кровь на войне пьет», – так говорили о старшей царевне, но девушка не верила слухам. Не могла Богиня Войны быть настолько ужасной, но теперь…

Она поверила. Своими глазами увидела, лишь бы только глаз этих не лишиться. Не смотреть на нее только, не смотреть! Иначе вороны черные прилетят, и глаза ей выклюют!

– Ответь честно. Красивая ли я? – зловеще спросила Марена, взяв за подбородок зареванное лицо Вилены.

– Нет!

– Так-то лучше, – уже спокойно произнесла царевна. – В Холодном покое всегда говорят правду. Если действительно хочешь здесь работать, то следуй одному простому правилу – не реви. Ненавижу слезы.

Последние слова Марена произнесла с ледяным спокойствием, снова превратившись в безмятежную и холодную царевну, нарисованную морозом на стекле, после чего подозвала успокоившуюся Вилену и прошептала ей на ухо:

– Отцу скажи, что я чувствую слабость и спущусь позже.

Дворцовая девушка, вытерев рукавом платья глаза, выпорхнула из комнаты, оставив Марену в одиночестве.

Убедившись, что в отражении зеркала она выглядит именно так – уставшей, слабой и уродливой, старшая царевна спустилась по винтовой лестнице в дворцовый сад и по узкой и почти нехоженой улочке незамеченной добралась до лечебницы, проскользнув через заднюю дверь в покой, где в голубоватом сиянии магического светильника беспокойно спал пленник, с ног до головы замотанный в бинты, словно прокаженный.

Жива лечила его целебной водой из священного Беледонского источника. Короста сошла, струпья зажили, но от страшной боли, которую причинила процедура, Мориан лишился чувств.

«Дивовичи так не реагируют на живую воду, – подумала старшая царевна, нахмурившись, – у него нет личной силы, да и жизненная на исходе, поэтому он так и страдает».

Внезапно Марена раскинула руки в стороны и вытолкнула из своего тела алую светящуюся сферу, пульсирующую живительным теплом, которую затем поместила в тело пленника.

Вдруг пленник забился в конвульсиях, изо рта пошла пена.

Царевна разорвала магическую связь, и передача силы прекратилась.

– Что ты натворила! – воскликнула Жива, одетая в праздничное зеленое платье, примчавшаяся на помощь больному через портал прямо из пиршественного зала. – Ему твоя личная сила не подходит! Как и моя! Святые Дивмара! Ты свои годы жизни подарить хотела? С ума сошла? Смерти ищешь? Я же просила больше не приходить сюда, пока Мориан не поправится! Ну и бардак ты учинила! Отец и мать себе места не находят. Я Вилену едва отпоила сонным зельем. Велес бледный. Перун трезвый. Леля не танцует. И ты выглядишь просто ужасно. Тебе, правда, плохо? Вид болезненный. Жуть.