Что он и сделал.

Сделать-то сделал, только вот нельзя сказать, что в душе все улеглось. Потому что ему как бы открылось: вот и такое существует, и очень настойчиво существует, всерьез. Хотя герой не был таким уж наивным и неосведомленным, взрослый как-никак.

Прошло некоторое время с той встречи в коридоре, так все по-новому осветившей, и все эти дни Леонида не отпускала мысль, что, может, дело вовсе не в каких-то гендерных передрягах, а в нем самом – в его, так сказать, испорченности.

Задело: и впрямь ведь такого рода мысли могут все исказить, бросить тень на того человека, кого ты в чем-то эдаком двусмысленном заподозрил. Настолько задело, что даже юмор, с которым он попытался взглянуть на ситуацию, не помогал. А тут, как показывает опыт, ну никак нельзя без юмора. Сфера тонкая, и если дать слишком большую волю возвышенным чувствам, то в какое-то мгновение все вдруг может посыпаться – сколько потенциально счастливых пар на этом погорело.

Таинственный романтический покров спадает – и вот как тогда?

Куда-то Леонида не туда занесло с этими размышлениями. Был ли он виноват в силу своей испорченности или замеченное им вправду имело место – какая разница? Нравится женщина, влечет к ней – и отлично! А что уж в Анжеле, то есть в ее природе, возобладало, какое начало, не имело значения. Даже если ей нравятся женщины, так и пожалуйста. Это ведь не отменяет ее собственного женского очарования.

Леонид даже обрадовался, когда вынырнул на эти итоговые мысли, сохраняющие его отношение к Анжеле неизменным. Доказывающие его толерантность. И к себе самому тоже. Нет, никакой он не ретроград, не моралист, жизнь многообразна и удивительна, можно только радоваться.

Леонид снова встречает в коридоре их офиса Анжелу и приветливо улыбается ей. И та в ответ обнажает прекрасные белые зубы – хорошая открытая улыбка, подтверждающая их прекрасные отношения и взаимную симпатию. Он протягивает ей для приветствия руку, хотя мужчинам вроде не положено первым это делать, но она, все так же улыбаясь, крепко ее пожимает. Диалог примерно такой (чтобы все-таки не без него).

– О! – восклицает Леонид. – Какое рукопожатие! Почти мужское. – Он сам не понимает, зачем это говорит, и, чтобы как-то загладить, продолжает: – Как дела?

– Прекрасно, – отвечает она.

– Я вот о чем подумал, – говорит Леонид, хотя ни о чем подобном он вовсе не думал, чистый экспромт: – Почему бы нам не поужинать вместе где-нибудь? Не обязательно сегодня, можно и завтра, или в другой день.

Анжела с некоторой настороженностью смотрит на него:

– Что-то случилось?

– Нет, ничего особенного, – говорит Леонид. – Неожиданно осенило. Просто поболтать, кофе выпить. А то текучка совсем заела.

– Это правда, – соглашается Анжела. – Надо подумать.

И тут Леонид опять же неожиданно для себя добавляет совсем несуразное:

– Кстати, можем и Галину пригласить. За компанию. – Этим он, вероятно, пытается показать, что никаких особых планов не строит относительно себя и Анжелы. Но при этом почему-то очень внимательно смотрит на нее, пытаясь понять ее реакцию.

Анжела, все так же белозубо улыбаясь, пожимает плечами:

– Почему бы и нет?

Ее это вроде бы не удивляет и не радует. А вот так – неопределенно.

Ну и ладно. Теперь оба они будут думать, и пусть думают.

Яков (или как все его называют – Яша) чувствует в ней нечто человеческое.

Собственно, когда любишь животное, иначе и быть не может. Каждое движение, каждая поза, каждая ухватка подразумевают именно то, что собака (или кошка) не просто животное, а нечто большее, что в ее поведении есть некая человеческая осмысленность, которую улавливаешь шестым чувством и сразу начинаешь толковать на свой лад.

Теперь представим ее – Клёпа, Клеопатра, если полностью, рыжая с белым дворянка, довольно крупная, морда – острая вытянутая, большие стоячие уши, черный влажный нос и пушистый, загибающийся кверху хвост. Шерсть густая и мягкая, хочется запустить в нее руку, потрепать, погладить.

Не случайно так назвали – милейшее существо, заглядеться можно, встречные останавливаются, любуются, любопытствуют, какой же породы такая красотка.

Возможно, кто-то из ее родителей лайка: на белок она делает стойку и готова подстерегать очень долго, приклеиваясь к одному месту и по-охотничьи приподняв переднюю лапу. Правда, ни разу не было, чтобы она белку поймала, а вот загубленных мышей на ее совести немало: внезапный стремительный прыжок – и мыши нет. Есть она их не ест, но ловит не хуже кошки.

Хотя Клёпа и неведомо кто по происхождению, но повадки вполне аристократические.

Во-первых, никогда не хватает зубами то, что ей предлагаешь из рук, а между тем зубы серьезные, клыки большие, белые, острые. Сначала она издали принюхивается, потом сокращает дистанцию и, когда нос совсем близко от протянутой руки и ее все устраивает, медленно и осторожно, словно делая одолжение, берет вкусняшку – так деликатно, будто опасается случайно задеть пальцы. Даже если лакомство ну очень привлекательное. Если же речь о костях, то Клёпа легко справляется с огромными мослами, сгрызая их почти полностью – такая вот сила челюстей.

Во-вторых, Клёпа никогда не будит Якова, даже если ей утром очень хочется на прогулку. И проявлять активность начинает, только если слышит какие-то звуки, свидетельствующие о том, что он проснулся (а Яша любит поспать подольше, потому что часто засиживается за полночь у телевизора). Тогда она предупредительно встряхивается, фыркает и приближается к кровати, на которой он сидит не до конца пробудившись, и даже может позволить себе в порядке приветствия лизнуть его руку или голую коленку, опять же очень тактично, как бы мимоходом, на что Яков отвечает ей сонным зевком и ленивыми словами «Привет, Клёпа!».

Еще Клёпа почти никогда не лает. То есть это вовсе не значит, что не умеет. Умеет еще как. Но делает это она крайне редко и в каких-то особых случаях, предвидеть которые бывает не всегда просто. Но если она все-таки производит звук, то это вполне грозный низкий рык или лай, как у большинства крупных собак, предупреждающий о готовности к атаке. Особые случаи – это в первую очередь модные ныне у состоятельных людей квадроциклы или скутеры, на которых обычно раскатывают подростки. Вот эти громко ревущие механизмы она точно невзлюбила и бросается на них с яростным лаем, так что Яков больше боится за нее, чем за водителя.

Еще она любит подремать и спит очень тихо, лишь изредка вздыхая или сладко всхрапывая, а то временами тихонько повизгивая и перебирая лапами, как будто бежит. Что-то ей, вероятно, снится в эти минуты.

Однако один серьезный недостаток у Клёпы все-таки есть, если это можно назвать недостатком. Она страшно боится выстрелов и вообще всякой канонады, в том числе и праздничной, и особенно раскатов грома. Сразу паника, она готова лететь стремглав куда угодно, не разбирая дороги, но только не домой. В такие мгновения замкнутое пространство пугает ее больше всего, в дом ее приходится буквально затаскивать. К тому же она бывает иногда довольно упряма и если чего-то не хочет, то просто садится, расставляет для упора передние лапы и ее не сдвинуть. При этом вид у нее очень смущенный, будто она извиняется за свою строптивость.

Яков не раз задумывался, что же в Клёпе эдакого: вроде обычная дворовая собака, но нет, что-то в ней было помимо привлекающей всех милоты.

Кто-то довольно точно заметил: не собака, а лань, такая трепетная. Кто-то удивлялся ее аристократизму и даже некоторой царственности – ну это потому, что Клеопатра.

Про смышленость Яша и сам знал, поскольку собака иногда так все правильно понимала, что просто диво. И все в округе ее знали, местные собачники ею восхищались и при встрече говорили своим питомцам, чтобы те вели себя пристойно (а среди тех были внушительные собаки – немецкие овчарки, алабай, московская сторожевая, ну и помельче тоже).