Я предпочитаю Париж Лондону только потому, что здесь здоровье мое лучше, нежели там. Мои привычки, вкусы скорее заставили бы меня жить в Англии, нежели во Франции. Заманки Парижские, для молодых людей сильные, для меня не существуют. Знакомств, связей я никаких здесь не имею. К тому же мое политическое положение здесь для меня затруднительнее, нежели в Лондоне. Там, ежели бы я хотел делать знакомства, я мог бы. Здесь – с кем? Здесь две партии: с одною для меня было бы невозможно, en ma qualité de réfugié65, быть знакому, ибо сия партия réfugiés не знает; с другою, которая знается с réfugiés, я знакомиться не хочу. Обществ, как в Англии, где политика ни во что не входит, здесь нет. И куда бы я ни явился – я попал бы в список разных родов Réfugiés: Итальянцев, Поляков, Гишпанцев, кои забавляют от времени до времени разного рода декламациями и публикациями в газетах на счет Правительств и даже иногда содействием в смешных свалках (émeutes) на улицах. Думая об этом сериозно, я даже вижу для себя совершенную необходимость не только не ездить здесь в общество, но даже не делать индивидуальных знакомств. Vous êtes Réfugié? – Oui. – Donc vous êtes des nôtres? – Non. – De quoi êtes-vous donc? – Je n’en sais rien!66 Вот вопросы и ответы, кои необходимо были бы, при всяком знакомстве, сделаны и даны мною [Архив 1921: 411].
Итак, клеймо государственного преступника тяготило Николая Тургенева, но поначалу он не намеревался хлопотать о явке на «пересуд». Однако весной 1830 года он изменил свою точку зрения. Причиной этого, как уже было сказано и как явствует из давно опубликованных писем, было в первую очередь попечение о собственной чести. В мемуарной части своей книги «Россия и русские» (1847) Тургенев называет еще несколько мотивов, побудивших его принять решение о возвращении в Россию: помимо стремления доказать свою невиновность, желание облегчить участь «других лиц, которых этот приговор ставил в тяжелое положение» (имеется в виду брат Александр), даже надежда, что отмена его приговора, «быть может, благодетельно отразится и на других осужденных» [Тургенев 2001: 168–169]. Однако еще одного мотива, о котором можно узнать из неопубликованной части переписки братьев и их старинного друга князя Петра Борисовича Козловского, Николай Иванович не называет. Этот мотив – попытка жениться на англичанке.
Братьев Николая и Александра Тургеневых связывали отношения тем более близкие, что в 1827 году они лишились младшего брата Сергея, подававшего большие надежды дипломата, который был так потрясен приговором брату Николаю, что потерял рассудок и скончался в возрасте 35 лет. Николай в письмах постоянно пытался уверить Александра, что был бы совершенно спокоен за себя, если бы не мысль, что он расстроил карьеру Александра. Александр, со своей стороны, переживал за Николая и, поскольку сам не мог находиться при нем постоянно, мечтал женить брата, чтобы тот не тосковал в одиночестве; мотивировку эту он сформулировал позже, в сентябре 1833 года, в письме к Вяземскому:
По всей вероятности, через месяц или более я буду свободен, и главное дело в жизни брата решится. Он не будет один, и мое присутствие будет ему только приятно, но он и без меня будет находить, с кем разделять жизнь [Архив 1921: 332–333].
Николай Иванович и сам охотно бы женился, однако найти ему невесту было непросто. Мешали административные сложности; в том же сентябре 1833 года по поводу женитьбы в Швейцарии Александр Иванович писал П. А. Вяземскому:
Затруднения – и большие – только в возможности, по его положению, совершить гражданские акты, ибо законы на сей случай очень строги, а подкупить здесь ни попов, ни гражданских чиновников нельзя [Архив 1921: 333].
Имелось и другое препятствие: Николай Тургенев предъявлял к потенциальной невесте строгие требования. «Для меня красота в женщине есть необходимость», – писал он брату 29 марта 1833 года (№ 231. Л. 201 об.).
Традиционно считается, что в жизни Николая Ивановича была только одна женщина – Клара Виарис, на которой он женился 12 октября 1833 года в Женеве. Мнение это укоренено настолько глубоко, что в указателе шестого выпуска «Архива братьев Тургеневых», где помещены отрывки писем Николая Ивановича к брату 1832 года, имеется своеобразный «кентавр»: «Visconti, рожд. de Viaris» [Архив 1921: 512]. Составитель указателя Н. К. Кульман исходил из того, что в тексте письма г-жа Висконти названа «сестрой невесты». Между тем это письмо датировано 1 февраля 1832 года, а тогда Клара Виарис еще не была невестой Тургенева67. Николай Иванович пишет здесь о другой, английской невесте, имя которой в работах о нем практически нигде не упоминается. Исключение составляет мой собственный доклад на Седьмых Эйдельмановских чтениях 1997 года, кратко изложенный в моем отчете о конференции, опубликованном в журнале «Знание – сила» (1997. № 11)68. Мне известны две лаконичные ссылки на него в научной литературе: в статье С. В. Житомирской, где коротко упомянут «матримониальный подтекст» инициативы Н. И. Тургенева по возвращению на «пересуд» [Тургенев 2001: 680], и в статье Андреаса Шёнле, где мой доклад пересказан чуть более подробно, с упоминанием имени «английской невесты» [Шёнле 2021: 63]. Но больше нигде об этом эпизоде не говорится (см.: [Ларионова 2019: 331–334]). И поскольку мой давний доклад так и остался неопубликованным, в этой статье я постараюсь с опорой на архивные документы изложить все, что известно о первой попытке Николая Тургенева жениться.
История эта началась в 1829 году, когда Николай Иванович жил в Англии, в городе Чельтенгам (в современной транскрипции Челтнем, курортный город в графстве Глостершир), и его давний знакомец князь Петр Борисович Козловский (1783–1840), также в этот момент живший в Чельтенгаме (в переписке братьев Тургеневых он регулярно именуется «чельтенгамским приятелем»), нашел ему невесту: дочь помещика Питера Харвея Лоуэлла (Ловеля в транскрипции XIX века) Гарриет (Генриетту) Лоуэлл, жившую в поместье Коул-Парк (Cole Park) в соседнем с Глостерширом графстве Уилтшир. Козловский был знаком с этой семьей, потому что сам был влюблен в сестру Гарриет – Френсис-Сару, урожд. Лоуэлл (1804–1883), с 1825 года жену итальянца графа Эмилио Гвидобони-Висконти (ту самую упомянутую выше «сестру невесты»). Г-жа Висконти мало знакома российским исследователям, но зато хорошо известна французским бальзаковедам, поскольку была для Бальзака, который познакомился с ней в феврале 1835 года в Париже, возлюбленной, другом, кредитором; «Саре» Бальзак посвятил роман «Беатриса» (1839)69. Собственно говоря, о характере отношений Бальзака с той, которую он именовал на итальянский манер Contessa (графиня), судить довольно сложно, поскольку из их переписки сохранилось лишь одно письмо графини, посвященное финансовым делам ее мужа, и две короткие записки Бальзака [Balzac 1960–1969: 3, 242–246; 5, 335, 889], остальная же их переписка неизвестна; в 1875 году на прямой вопрос издателя Мишеля Леви графиня сухо ответила, что письмами великого писателя не располагает. Что же касается князя Козловского, то он интересует бальзаковедов лишь как отец Софьи Козловской (Софки), которая подолгу жила в доме г-жи Висконти в Версале, познакомилась там с Бальзаком и оставила его весьма выразительный словесный портрет в письме к отцу [Бальзак 1986: 230–231]; между тем, судя по неизданной переписке братьев Тургеневых и письмам самого Козловского, князь задолго до Бальзака подпал под обаяние госпожи Висконти и испытывал к ней очень сильное чувство. Александр Тургенев докладывал брату 12 июня 1830 года из Парижа:
Вчера же получил я письмо от Лабенского70 из Лондона: он пишет о Козловском, что тот возвращается в Чельтенгам, où il est enchaîné aux pieds d’une fière beauté qui décide de l’emploi de ses jours et du lieu de sa résidence71 (№ 314. Л. 89)72.
