Уж я опять думал, не слишком ли ты уединяешься и не слишком ли мало пользуешься рассеянностями Парижа? <…> Твои частые поездки в Версаль опять дают мне какую-то надежду, но ты сам ни слова об этом не пишешь. – Если нет – то я поеду отыскивать M-lle Viaris (№ 350. Л. 98).
В начале февраля 1832 года продолжает тему: «Мне нужно быть и в Швейц<арии>. И узнать, где и в каком положении та, о которой думал, думая о тебе?» (№ 350. Л. 104), а 29 февраля 1832 года уточняет все еще из Москвы:
M-lle Viaris <…> очень хороша и почти красавица; она только очень худа была, когда я знавал ее, от росту и от слабого здоровья в то время. Не знаю, как можно ее найти было не красавицею. Но мать была очень непригожа, хотя очень умна и добродетельна. Авось отыщу ее в Женеве (№ 350. Л. 111)92.
Александр Тургенев оказался гораздо более удачливым сватом, чем князь Козловский. С английской невестой у Николая Тургенева дело не сладилось. 20 июня 1832 года Николай Иванович сообщил брату о полученном известии, что сестра Висконти выходит замуж (см.: № 231. Л. 120 об.), а 15 августа 1832 года Гарриет Лоуэлл в самом деле вышла замуж за генерала Уильяма Лавлейса Уолтона (1788–1865).
Что же касается Николая Тургенева, он 12 октября 1833 года женился на «отысканной» Александром Тургеневым в Женеве Кларе Виарис (1814–1891), дочери уроженца Пьемонта Гаэтана (иногда его называют Гастоном, а Клару, на русский манер, Кларой Гастоновной) Виариса, капитана наполеоновской армии, барона Империи. С Кларой, которая родила ему четверых детей, Николай Иванович прожил в счастливом браке четыре десятка лет до самой своей смерти93, а Александр Иванович, как и обещал в 1830 году, остался холостяком, доставлял брату средства к существованию и считал его семью своей.
В 1834 году Александр Иванович был «высочайше назначен для производства в иностранных государствах ученых изысканий, до российской истории относящихся» (официальный предлог, счастливо совпавший с собственными научными пристрастиями старшего Тургенева; см.: [Хохлова 2022: 6]) и благодаря этому получил право по несколько лет жить во Франции рядом с братом и его семьей; этому его пребыванию в Париже мы обязаны уникальными очерками французской культурной и литературной жизни, которые он при жизни публиковал в русских журналах и которые стараниями М. И. Гиллельсона были изданы в 1964 году в серии «Литературные памятники» под названием «Хроника русского», впервые присвоенным тургеневским эпистолярным отчетам в пушкинском «Современнике».
А если бы Николай Иванович женился на Гарриет Лоуэлл и остался жить в Англии?!
ДНЕВНИК АЛЕКСАНДРА ТУРГЕНЕВА И «ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО» ЧААДАЕВА
ХРОНИКА МОСКОВСКОГО БЫТА (ПО АРХИВНЫМ МАТЕРИАЛАМ)94
Наши представления о многолетних контактах Александра Тургенева и Петра Чаадаева (весьма своеобразной «дружбе-вражде») до сих пор страдают неполнотой. Между тем дневники и эпистолярий Тургенева, обнародованные лишь выборочно, содержат важные сведения о циркуляции первого «Философического письма» (далее ФП-1)95.
I. Из допечатной истории
Чаадаев начал распространять фрагменты «Философических писем» летом 1831 года, и Тургенев, тогда же прибывший в Россию после пятилетнего отсутствия, ознакомился с рукописью одним из первых. Католический прозелитизм автора был, конечно, чужд протестанту «по рассудку», как аттестовал себя Тургенев [1989: 11], но тем не менее он оценил риторический потенциал чаадаевских текстов, который до некоторой степени искупал их вторичность по отношению к европейской интеллектуальной традиции. 2 июля 1831 года, констатируя в письме младшему брату Николаю в Лондон: «система» Чаадаева «точь-в-точь гр[афа] Мейстера (Ж. де Местра. – В. М., А. О.), модифированная [sic!] чтением немецких писателей»96, – Тургенев не преминул добавить: «…я нашел много хорошего и для других нового, хотя, впрочем, я и не разделяю мнений его» [Истрин 1913: 21]. Через десять дней, адресуясь к Жуковскому, он облек свой вердикт в форму парадокса: Чаадаев «пишет à la Lamennais, и все чушь, но очень умно» (Русский архив. 1900. № 3. С. 362).
То обстоятельство, что в первой половине 1830‐х годов все попытки хотя бы частично опубликовать переводы «Философических писем» на страницах русских изданий не возымели успеха (см.: [Чаадаев 2010: 652–653]), лишь усиливало стремление автора ввести пролегомены к своей концепции в европейское печатное поле. Тургенев, к тому времени прочно укоренившийся в литературных кругах Парижа, наилучшим образом подходил на роль посредника. Поэтому в начале 1835 года, в очередной раз уезжая из России, он получил от Чаадаева копию французского оригинала ФП-1. Однако Тургенев, часто и с охотой хлопотавший по чужим делам, в данном случае не испытывал энтузиазма. Во-первых, он отдавал себе отчет, что непосредственным участникам и наблюдателям «умственных буйств нашего века»97 бросилась бы в глаза компилятивная природа чаадаевского опуса. Во-вторых, содействуя публикации текста, который несомненно подпадал под определение «русофобского», брат политического изгнанника, заочно осужденного по делу 14 декабря, принимал на себя определенные риски. Наконец (но не в последнюю очередь), Тургенева отнюдь не прельщала перспектива обслуживать непомерные амбиции «басманного философа»98.
Новое путешествие Тургенева началось в Австро-Венгрии. В Вене рукопись ФП-1 прочла графиня Розалия Ржевуская, сделавшая «острые» замечания, которые 3–4 марта 1835 года Тургенев переслал Чаадаеву [Азадовский 2008]; в ответном письме от 1/13 мая Чаадаев дезавуировал врученный им самим текст, сообщив, что «в скором времени» пришлет «другой экземпляр» [Чаадаев 2010: 396–397; ориг. по-фр.]. Но еще до того, как новый вариант дошел до адресата (см. письмо от 3 сентября 1835 года), Тургенев в Париже показал старый вариант ФП-1 Пьеру-Симону Балланшу. Имя этого философа было хорошо знакомо Чаадаеву – в его библиотеке сохранились две книги Балланша 1820‐х – начала 1830‐х годов, причем одну из них («Человек без имени» = «L’homme sans nom»), которая посвящена раскаянию члена Конвента, голосовавшего за смерть Людовика XVI, подарил именно Тургенев, начертавший на обложке: «Любезному другу Московскому Ламене П. Я. Чаадаеву. С. П.бург, 1832» [Каталог 2000: 55, № 111]99. 2 июля Балланш вернул рукопись с короткой запиской, содержавшей этикетные комплименты: «…она доставила мне истинное удовольствие, и я вполне сочувствую ее форме и содержанию» [Заборов 1978: 266; ориг. по-фр.; пер. публикатора].
Сделанную на этой записке надпись Тургенева: «Прошу доставить П. Я. Чаадаеву: он отгадает, о какой рукописи идет речь» [Там же: 267] – разъясняет помета в его дневнике от 13 июля: «Пакет [Дмитрию] Свербееву <…> с письмом Баланша для Чадаева о его рукописи» (№ 305. Л. 91). Удовлетворившись ролью передатчика, Тургенев не счел нужным комментировать данный эпизод, вероятно полагая, что сам факт возвращения манускрипта (о чем было упомянуто в записке) засвидетельствовал отсутствие интереса Балланша к дальнейшей судьбе этого текста.
В письме Чаадаеву, отправленном из Лондона 31 июля 1835 года, Тургенев удостоверил получение сильно запоздавшей эпистолы от 1 мая, а далее среди многого прочего кратко уведомил адресата: «Я послал вам из Парижа записку Балланша» (№ 2681. Л. 3 об.; ориг. по-фр.). И в этой корреспонденции, и в последующих – заметим, что одна из них, от 30 сентября из Парижа, открывалась обращением: «Cher Ballanche-Tchadaeff!» (Там же. Л. 9), – отсутствовали даже намеки на ожидаемое адресатом развитие событий.
