И далее Рессон продолжает перечень ухищрений, на которые идет «негоциант» ради того, чтобы увидеть в печати желаемые похвалы своему творению: например, покидает в полночь приятную компанию и бежит в редакцию прочесть гранки и вписать в них еще несколько лестных слов, которых номинальному автору рецензии видеть не следовало, поскольку они могли бы показаться ему чересчур хвалебными. «Вот как добиваются успеха, вот как взращивают собственную репутацию, вот как превращают литературу в прибыльное ремесло», – нравоучительно резюмирует автор «Кодекса литератора и журналиста» [Ibid.: 54]. Притом Робер – человек скромный; он поставил своей целью зарабатывать в день 30 франков, и если видит, что цель достигнута, дальше не идет, но и заработать меньше тоже себе не позволяет. «Берите пример с этой четкой организации труда, юноши, и успех вам обеспечен!» [Ibid.: 55].
Рессон описывает выгоды литературной работы в разных жанрах и указывает для каждого из них особые плюсы и минусы, особые «маленькие хитрости». Он приводит рецепты, могущие пригодиться творцам мелодрам и нравоописательных романов, авторам остросюжетных романов и романов исторических, сочинителям поддельных мемуаров и скандальных биографий, парламентским журналистам и театральным критикам; подсказывает, как переиздавать одно и то же сочинение пять раз под разными названиями, как торговать своим знаменитым именем и как зарабатывать выпуском маленькой литературной газеты57.
Рекомендации для каждого жанра и каждой отрасли литературы особые, однако Рессон специально подчеркивает, что вообще литератор, пишущий для заработка, не должен ограничиваться каким-либо одним жанром; при необходимости он может и должен использовать их все до единого:
Кому не случалось читать в газете объявлений о том, что мадемуазель Жюли или г-н Бастьен ищут места прислуги за все? В тех же самых словах следовало бы объявлять о своих притязаниях господам такому-то и такому-то, если бы литераторы начали предлагать свои услуги через газету объявлений [Raisson 1829: 36].
Рессон даже предполагает (правда, не без издевки), что
в наш век безостановочного совершенствования очень скоро мы увидим на дверях наших гениев элегантные таблички, на которых будет выведено золотыми буквами: Г-н ***, литератор, изготавливает газеты, романы, исторические труды, театральные пьесы, учебники, биографии, стихи для конфетных оберток, песни для свадеб и крестин, а также все остальное по требованию; цены самые умеренные.
По приведенным цитатам нетрудно увидеть, что Рессон почти постоянно балансирует на грани между похвалами торговой литературе и сатирическими выпадами против ее представителей58; однако похвалы все-таки перевешивают, и насмешки не мешают Рессону завершить свой кодекс настоящим гимном сочинениям, изготовленным на продажу:
Мы исследовали один за другим разные классы литераторов и показали, какие возможности открывает им современное состояние общества. В этом и состояла наша цель. Быть может, найдутся восторженные поэты или щепетильные литераторы, которые сочтут, что мы унижаем первое из искусств, сближая его с оплачиваемым ремеслом; но многочисленный разряд почтенных господ, которые обеспечивают себе порядочное существование литературным промыслом, будет нам благодарен за то, что мы указали ему некоторые новые возможности и, можно сказать, облегчили дорогу к законному обогащению. И если верно, что священник питается от алтаря, разве не будет еще вернее применить эту аксиому к литературным профессиям? Жрец муз, литератор передает их дары жадной до них публике: разве не справедливо, чтобы он получил за это часть того золота, которое публика растрачивает на удовольствия менее благородные и менее великие?
Всякая продукция, какова бы ни была ее природа, обретает истинную ценность в тот момент, когда ее покупают. Поэтому пора перестать думать, что компилятор, чья компиляция хорошо продается, – не более чем паразит, живущий чужими трудами. Он производит товар куда более ценный, чем поэт, все творения которого расходятся на обертки. Его компиляция – это ценность, ценность, которую он создал и которая принадлежит ему одному. Похожий на пчелу, он составил свое творение из всего самого совершенного, что нашлось в творениях других; тем не менее все, что он произвел, является его собственностью.
Конечно, бескорыстие – вещь хорошая, и не нам ее бранить; но каждому надлежит жить своим трудом, и мы стремились лишь к одному – указать тем, кто избрал себе самую благородную профессию, способ сделать ее также и профессией самой доходной [Ibid.: 251–253].
И, чтобы читатели хорошо усвоили его главную мысль, Рессон приводит в конце книги «Общее правило»:
В наш век деньги есть вещь необходимая, а потому не следует пренебрегать талантом… зарабатывать их в большом количестве [Raisson 1829: 254].
Разумеется, рессоновский «Кодекс» можно прочесть исключительно как сатиру на развращенные литературные нравы и даже как протест против несправедливой ситуации, при которой гений голодает, а ловкая бездарность купается в деньгах; именно так его интерпретирует в предисловии к новейшему переизданию Патрисия Бодуэн [Raisson 2008: 41–44].
Однако, как мне представляется, гораздо интереснее другое прочтение «Кодекса литератора и журналиста», позволяющее увидеть, что в иронической и ернической форме Рессон предугадывает то оправдание литературы как профессии и средства заработка, которым в последующие десятилетия занялись мыслители основательные и степенные.
«Кодекс литератора и журналиста» – реплика в споре, высказанная в тот момент, когда спор этот, в сущности, еще не начался, и именно поэтому, вероятно, его редко упоминают исследователи этого спора59; серьезные люди не принимали в расчет буффонаду Рессона, панегирик презренной «промышленной литературе», выполненный в полном соответствии с заявленными там принципами – ради того, чтобы заработать деньги. Должно было пройти полвека, чтобы манифест великого Эмиля Золя во многом повторил тезисы глумливого компилятора Ораса-Наполеона Рессона.
УДАЧНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НЕУДАЧНОГО СВАТОВСТВА
Н. И. ТУРГЕНЕВ В АНГЛИИ (1829–1830)
Николай Иванович Тургенев (1789–1871), экономист и политический мыслитель, был в 1810‐х – начале 1820‐х годов не только чиновником высокого ранга, но и членом тайных обществ – Союза благоденствия (в 1818–1822 годах) и Северного общества (1822–1823). В конце марта 1824 года он взял отпуск и выехал на лечение за границу. Во время восстания 14 декабря 1825 года он находился в Париже; в январе 1826 года, будучи в Эдинбурге (см.: [Тургенев 2001: 87]), он узнал, что привлечен к следствию по делу о восстании. Вице-канцлер Нессельроде от имени императора потребовал от Тургенева явиться на суд «в качестве обвиняемого в участии в восстании» (Там же). Тургенев явиться отказался, сначала устно, а потом, по требованию поверенного в делах России в Англии И. А. Потемкина, письменно. Поверенному между тем предписывалось, в случае отказа, известить английский кабинет о том, «каким людям предоставляет он убежище!». И в самом деле, впоследствии Тургенев узнал, что его выдачи в мае 1826 года просили у государственного секретаря Великобритании по иностранным делам Джорджа Каннинга, но тот в ответ на ноту, требовавшую выдачи Тургенева, лишь подтвердил получение этой бумаги, никак не ответив на ее содержание (см.: [Тургенев 2001: 88, 678]); до этого российский посол в Англии Х. А. Ливен конфиденциально просил Каннинга о выдаче Тургенева, сначала устно, а потом письменно, но всякий раз получал письменный отказ.
В России Тургенев был заочно приговорен к смертной казни, которая была императором конфирмована в пожизненные каторжные работы; поэтому он остался в Англии и всячески убеждал своего брата Александра Ивановича и самого себя, что с Россией у него отныне нет ничего общего и возвращаться туда он не хочет и не намерен. 20 июля 1826 года он пишет из Лондона брату Сергею, предвидя, что тому иметь брата, осужденного в России, «будет, конечно, неприятно»:
