Дабы положить конец этому непокорству, граф Толстой, реакционер и министр внутренних дел при Александре III, подготовил план реорганизации в соответствии со своими антилиберальными взглядами, однако умер, не успев его осуществить, и закон от 24 июня 1890 года объявил гораздо более мягкую реорганизацию. Основные изменения, внесенные этим законом, заключались в том, что количество депутатов в собраниях сократилось примерно на четверть, а также изменилась относительная численность представителей разных классов. По старому закону дворянству отводилось около 42 процентов, а крестьянству – около 38 процентов мест; согласно новому избирательному порядку, первые получили 57 процентов, а вторые – около 30. Однако из этого не обязательно следует, что собрания по этой причине стали более консервативными или подобострастными. Либерализм и непокорность гораздо чаще встречаются среди дворян, чем среди крестьян.
Вдобавок ко всему этому, поскольку в высших официальных кругах Санкт-Петербурга опасались, что оппозиционный дух земства может найти публичное выражение в печатной форме, губернаторы получили широкие права предварительной цензуры предлагающихся к публикации протоколов земских собраний и тому подобных документов.
Чего бюрократия в своем рвении защитить нерушимость самодержавной власти боялась больше всего, так это объединения ради общей цели земств разных губерний. Поэтому она наложила вето на все такие объединения, хотя бы даже в статистических целях; и когда однажды обнаружилось, что ведущие представители земств со всех концов страны проводят частные собрания в Москве якобы для обсуждения экономических вопросов, им приказали вернуться по своим домам.
Даже в пределах своих определенных законом полномочий земство не совершило того, чего от него ожидали. Страна не покрылась сетью шоссированных дорог, да и мосты отнюдь не так прочны, как того хотелось бы. Сельские школы и лазареты по-прежнему далеки от того, чтобы удовлетворить потребности жителей. Для развития торговли и производства сделано мало или совсем ничего; а деревни и села во многом остались такими же, какими были при старой администрации. Между тем местные налоги и сборы росли с угрожающей быстротой; и на основании всего этого многие делают вывод, что земство – никчемное учреждение, которое только увеличило поборы, но не принесло стране соизмеримой пользы.
Если принять за критерий оценки учреждения те завышенные ожидания, которые поначалу питало общество, нам будет легче согласиться с такими выводами, но это все равно что утверждать, что земство не сотворило чуда. Россия намного беднее и менее густо населена, чем более развитые страны, которые она берет себе за образец. Думать, что она может сразу же посредством административной реформы создать для себя все блага, которыми пользуются более развитые государства, столь же абсурдно, как и полагать, что бедняк может вмиг построить великолепный дворец, потому что получил от богатого соседа необходимые архитектурные чертежи. Должны пройти не просто годы, а поколения, прежде чем Россия будет выглядеть так же, как Германия, Франция или Англия. Хорошее правительство может ускорить или замедлить это преображение, но его невозможно добиться незамедлительно, даже если в изданных с этой целью законах учесть всю совокупную мудрость философов и государственных деятелей Европы.
Однако земство сделало гораздо больше, чем готово признать большинство его критиков. Оно довольно сносно выполняет свои повседневные обязанности без коррупционных скандалов и создало новую, более справедливую систему тарифов, которая заставила земле- и домовладельцев нести свою долю общественных затрат. Земство очень много сделало для предоставления медицинской помощи и начального образования простому народу и замечательным образом улучшило состояние больниц, лечебниц для душевнобольных и других благотворительных учреждений, находящихся на его попечении. В своих стараниях облегчить положение крестьянства оно содействовало улучшению местных пород лошадей и крупного рогатого скота и создало в деревнях систему обязательного страхования от пожаров вместе со средствами их предотвращения и тушения, что чрезвычайно важно в стране, где крестьяне живут в деревянных домах и пожары – отнюдь не редкость. Вопрос увеличения доходов крестьян долго игнорировался, но в последнее время земство… помогло им получить в свое распоряжение более качественные сельскохозяйственные орудия и семена, способствовало созданию небольших кредитных союзов и сберегательных касс, а также назначило сельскохозяйственных инспекторов, дабы научить земледельцев тому, какие улучшения они могут внести сами в пределах своих ограниченных средств[3]. В то же время во многих уездах оно старалось содействовать местным ремеслам, которым угрожает гибель из-за крупных фабрик, и всякий раз, когда предлагались меры в интересах сельских жителей, как, например, снижение выкупных платежей за землю и создание Крестьянского поземельного банка, земство неизменно поддерживало их от всего сердца.
Если вы спросите ревностного земского депутата, почему земство не сделало большего, он, вероятно, ответит вам, что причиной является правительство, которое постоянно вставляло ему палки в колеса. Собрания вынуждены были согласиться на то, что их возглавили предводители дворянства, многие из которых были людьми устаревших взглядов и ретроградных идей. На каждом шагу более просвещенные, более активные члены сталкивались с тем, что государственные чиновники противодействуют и мешают им и в конце концов окончательно срывают их планы. Когда была предпринята похвальная попытка ввести более справедливое налогообложение в торговле и промышленности, на этот план наложили вето, и вследствие этого класс коммерсантов, уверенный в том, что всегда будет платить смехотворно низкие налоги, потерял всякий интерес к земским делам. Даже в отношении налогов на земельную и жилую собственность правительство устанавливает низкий предел, ибо опасается, что, если ставки значительно повысятся, оно не сможет собирать высокие налоги. Неограниченная гласность, в условиях которой поначалу работали собрания, впоследствии была урезана бюрократией. Утверждалось, что при таких ограничениях всякое свободное и энергичное действие становится невозможным, а земские органы не могут осуществить того, чего от них обоснованно ожидали. Все это в известной мере правда, но это не вся правда. Если мы рассмотрим некоторые конкретные обвинения, выдвинутые против этого учреждения, нам будет легче понять его истинный характер.
Чаще всего на него жалуются за то, что оно сильно раздуло ставки. С этим невозможно спорить. Сначала расходы земств в 34 губерниях, где оно существовало, составляли менее 6 миллионов рублей; за два года (1868 г.) они подскочили до 15 миллионов; в 1875 году расходы составили уже почти 28 миллионов; в 1885 году – более 43 миллионов, а к концу века достигли весьма почтенной суммы в 95 800 000 рублей. Поскольку каждая губерния имела право устанавливать собственные налоги, размеры повышения в разных губерниях значительно варьировались. В Смоленске, например, они составили всего около 30 процентов, в Самаре – 436 процентов, а в Вятке, где преобладает крестьянский элемент, – не менее 1262 процентов! Чтобы справиться с этим повышением, налоги на землю выросли с менее чем 10 миллионов в 1868 году до более чем 47 миллионов в 1900 году. Удивительно ли в таком случае слышать жалобы владельцев земли, которым стоит большого труда сделать ее обработку прибыльной!
Хотя этот рост неприятен для налогоплательщиков, из этого не следует, что он чрезмерен. Во всех странах повышаются центральные и местные налоги, и именно в отсталых странах они растут быстрее всего. Например, во Франции средний ежегодный рост составлял 2,7 процента, а в Австрии – 5,59 процента. В России же он должен был быть выше, чем в Австрии, притом что в губерниях с земскими учреждениями он составил всего около четырех процентов. По сравнению с государственным налогообложением местное не кажется чрезмерным, если его сопоставить с другими странами. В Англии и Пруссии, например, государственные налоги относятся к местным как сто к пятидесяти четырем и к пятидесяти одному, а в России – как сто к шестнадцати[4]. Снижение налогов в целом, безусловно, способствовало бы материальному благополучию сельских жителей, но желательно, чтобы оно касалось государственных налогов, а не местных, поскольку последние можно рассматривать как нечто сродни вложениям в производство, тогда как доходы от первых идут в основном на цели, которые мало или вообще никак не связаны с потребностями простых людей. В этих рассуждениях я исхожу из того, что местные расходы разумно обоснованны, но и я вынужден признать, что по этому пункту нет единого мнения.
