— Легкие у него в порядке, — шепнул Сонни Рэйчел под крики внука.

Прабабушка Эндрю Майкла, выглядевшая очень молодо для своих восьмидесяти лет, с нежностью и ностальгией слушала его крик.

Вернувшись на руки матери, Эндрю Майкл решил, что его честь восстановлена. Он пытался дотянуться до еды, которую мать хитро спрятала за красивым костюмом, но не смог и широко зевнул, заявив, что ему скучно; затем выразил свое недовольство жестоким обращением, громко выпустив газы, и уснул. День для такого малыша выдался очень напряженный.

* * *

Люк Фишер уже несколько недель не находил себе места. Однажды утром за завтраком он рассказал о своих планах Дотти. Сестра с трудом приняла услышанное, но куда больше ее беспокоило, как новость воспримет Белла.

— Скажу ей лично, — проговорил Люк. — По телефону или в письме такие вещи не говорят. Надеюсь, она поймет. Днем позвоню тете Луизе и договорюсь о приезде.

— Я поеду с тобой. Хочу снова их всех увидеть.

Через два дня Люк и Белла сидели на старом стволе поваленного дерева у сгоревшего дома Фишеров. Дерево много лет назад срубил отец Люка и сделал из него скамейку.

— Давай же, — сказала Белла, — выкладывай свои плохие новости.

— Как ты догадалась, что плохие? — Люк тянул время.

— Во-первых, по выражению твоего лица. Во-вторых, ты уже больше двух часов здесь и ни разу не пытался меня поцеловать. Так что не тяни.

— Хорошо. Я решил поехать в Англию и вступить в Королевские военно-воздушные силы, если меня примут. Кажется, скоро будет война. Я давно хотел научиться пилотировать самолет. В ВВС меня научат бесплатно. И если начнется война — пусть будет так. А если нет, я стану профессиональным летчиком.

— Это не все. Управлять самолетом можно научиться и в Австралии, — заметила Белла.

— Ты права, — улыбнулся Люк. — Это не все, но мне трудно объяснить. В мире сейчас наступила полная ясность. Обычно в жизни не так-то просто определить, где добро, а где зло. Но сейчас, видя то, что творится в Европе, у меня нет сомнений. Если начнется война, Британия окажется под ударом. Мои мама с папой давно уехали из Англии и построили здесь новую жизнь, но продолжали любить свою родину. Я думал об этом, но больше всего размышлял о Соле.

— Это твой старший брат?

Люк кивнул.

— Я был слишком мал и его не помню. Он погиб во Франции, когда мне было всего два года. Мама с папой часто о нем говорили, и я рос, считая его героем. Он умер, защищая свободу. И сейчас над миром нависла такая же угроза агрессии. Мне кажется, я должен поехать; если не поеду, мама с папой в гробу перевернутся.

Они долго молчали. Потом Белла коснулась ладонями щек Люка, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Я все понимаю. И мне не нравится твое решение. Я могла бы сказать и сделать много всего, чтобы попытаться удержать тебя здесь, в безопасности, чтобы ты никуда не уехал. Но тогда ты возненавидишь себя и меня. Я этого не вынесу.

Он посмотрел в ее решительные преданные глаза, блестевшие от слез, и ощутил, как его захлестывает волна любви к этой девушке, которую он знал всю жизнь, но лишь недавно начал понимать.

— Я тебя не заслуживаю, но делаю это в том числе ради тебя. Ради нас.

— Я и это тоже понимаю, — кивнула Белла. — И, хотя я буду ненавидеть каждую минуту в разлуке и мучиться от тревоги до самого твоего возвращения, я буду гордиться тобой.

Он нежно поцеловал ее долгим, протяжным поцелуем, полным сладостной ласки. И в середине этого поцелуя в них пробудилась тлеющая страсть; он изменился и наполнился полноводным бушующим исступлением их взаимного желания. Слившись в страстных объятиях, они соскользнули с дерева на траву, но прохладная земля не охладила их пыл. Наконец, запыхавшись и раскрасневшись, они разомкнули объятия. Лежа рядом, оставались так, пока шторм не утих.

— Не надо было, — сказал Люк. — Я еле удержался.

— Я тоже. Я не хотела, чтобы ты останавливался. Хотела отдаться тебе; я хотела, чтобы мы занялись любовью.

— Но нам нельзя. Это неправильно; мне было бы стыдно перед собой, и я не смог бы смотреть в глаза твоим родителям.

— Как несправедливо! — воскликнула Белла. — Мне скоро будет шестнадцать; тогда сможем делать, что хотим.

— Но я не такой, Белла. Тем более теперь, ведь я уезжаю.

— Знаю, — в отчаянии воскликнула Белла. — Но мне иногда хочется, чтобы ты был тем самым «таким»! Так что будь добр, береги себя, слышишь? У нас еще вся жизнь впереди, и я не хочу умереть старой девой, гадая, что же это такое — секс, о котором я так и не узнала, потому что была на пару месяцев моложе, чем нужно, а ты оказался джентльменом!

К своему удивлению, Люк рассмеялся.

— Ты права, черт возьми. И я тоже не хочу гадать, как это будет. Обещаю вернуться в целости и сохранности, и, как только вернусь, в ту же самую минуту приступим к делу.

Белла усмехнулась.

— Хотела бы я увидеть мамино лицо, когда ты вернешься и мы в ту же минуту приступим к делу на ковре в ее гостиной.

Смех Люка зазвенел в ветвях деревьев.

— Пожалуй, лучше предупредить тебя о моем возвращении заранее, чтобы ты успела приехать в Мельбурн и встретить меня в моей квартире.

— Вот это, я понимаю, разговор. Только оставь мне пару дней на походы по магазинам. А то потом неделю придется из кровати не вылезать.

* * *

До брака с Филипом Фишером Амелия никогда не хотела иметь детей и даже не задумывалась на эту тему. Если бы ее спросили о детях, она бы поморщилась и ответила, что считает их крикливыми, чумазыми и антисоциальными маленькими созданиями. Поэтому, когда врач подтвердил ее подозрения, она испытала шок. Амелия Фишер ждала ребенка. Первым делом она подумала, как отреагирует Филип. Они никогда не обсуждали детей, даже возможность такую не рассматривали. До брака принимали все меры предосторожности, но после расслабились. Вот и неизбежный результат, подумала Амелия.

Из кабинета врача она поспешила в офис «Фишер-Спрингз» через весь город, чтобы скорее сообщить мужу невероятную новость. Было время обеда; вот и хорошо, решила Амелия, не придется отвлекать мужа от работы. С легкой тревогой она ждала, пока секретарша сообщит Филипу о ее приходе; новость о беременности ее порадовала, но все же она волновалась.

Филип сидел за столом в своем кабинете, развалившись в кресле и закрыв глаза; ноги он положил на край стола.

— Так ты работаешь? — сурово спросила Амелия.

Филип улыбнулся.

— Я думаю, — ответил он, не открывая глаз.

— О чем? — спросила Амелия.

— Нам лучше переехать; в квартире скоро станет тесновато.

Амелия потрясенно опустилась в кресло напротив.

— Что значит «тесновато»?

Филип открыл глаза, опустил ноги на пол и выпрямился.

— Можно, конечно, устроить детскую в комнате для гостей… но она такая маленькая. Лучше прямо сейчас начать подыскивать новое жилье.

— Как ты догадался? — ахнула Амелия. — Я была у врача всего час назад.

Филип шире улыбнулся.

— Я знал, точнее, догадывался уже пару недель. Потом увидел запись о приеме к врачу в блокноте около телефона, и последние сомнения отпали. А когда секретарша сказала, что ты ждешь меня у кабинета, я убедился окончательно. Ты не стала бы приходить, если бы не хотела сообщить интересные новости.

Амелии не терпелось узнать, что он думает.

— И какие у тебя мысли по этому поводу?

Филип встал, подошел к ней, заставил встать с кресла и обнял.

— Не представляю, зачем женщины соглашаются на муки и боль деторождения; я и не надеялся, что однажды кто-то согласится пойти на это ради меня. Но если ты рада, я тоже рад. Мало того, я счастлив.

Амелия улыбнулась и произнесла:

— Пообещай мне одно.

— Что?

— Что не перестанешь любить меня, когда я стану толстой и некрасивой, — взмолилась она.

Филип рассмеялся и честно ответил:

— Как я уже сказал, мне трудно поверить, как вы, женщины, согласны терпеть девять месяцев неудобств и все прочее, что связано с деторождением. Раз ты готова пойти на это ради меня, это лишь усилит мою любовь к тебе.