— О таком даже думать страшно. Я поговорю с Кармен.

— Я тоже боюсь, — призналась Кармен. — В октябре казалось, что до родов еще далеко, а наше выживание важнее. Теперь же мне страшно думать о переходе через лес; я бы лучше осталась здесь и здесь же родила.

— А если возникнут осложнения? — Дженни решила не скрывать своих страхов.

— Не переживай. Я уже рожала и знаю, чего ждать. Говорят, в первый раз сложнее всего, но у меня и в первый не было проблем. Лучше останусь здесь, чем рискну своей жизнью и жизнью ребенка, пустившись в опасный путь.

Тут в разговор вмешался Марк и, как обычно, заговорил о насущном:

— Тогда надо подумать, что понадобится ребенку. Я мало что знаю о детях, но, полагаю, им нужна еда, чистота и тепло, как любому новорожденному детенышу.

— Собственно, ничего больше и не нужно. О еде я позабочусь, а вот что делать с одеждой, непонятно.

— Вместо пеленок можно взять полотенца, их тут много, — предложила Дженни.

— Верно, а у меня есть пара блузок, которые можно разрезать и сшить распашонки, — согласилась Кармен. — Они из ткани, приятной к коже, но у нас совсем нет теплых шерстяных вещей; как защитить малыша от непогоды?

— Помню, мама с бабушкой все время вязали накануне рождения брата и сестер, — сказал Марк.

— Как мы будем вязать, если у нас нет шерсти? — возразила Кармен. — Если бы и была, нет спиц.

Кармен и Дженни перебрали свою одежду и отобрали несколько вещей из хлопка, чтобы их перешить. Марк все это время задумчиво молчал. Наконец он произнес:

— Можно распустить старые шерстяные вещи и связать из них вещи для малыша.

Дженни раздосадованно посмотрела на него.

— Ты что, совсем не слушаешь? — сурово произнесла она. — Кармен же сказала, что у нас нет спиц! И даже если мы распустим вещи, не сможем связать новые…

— Точно, — согласился Марк. — Что ж, не буду вам мешать.

Кармен посмотрела ему вслед и повернулась к Дженни.

— Он не обиделся? — встревоженно спросила она.

— Нет. Просто у него возникла идея, но он не хочет рассказывать, потому что хочет сделать сюрприз. Он любит удивлять.

— Что за идея? — не унималась Кармен.

— Не знаю, но, если все получится, мы скоро об этом услышим.

В последующие два дня они видели Марка лишь за обедом и ужином, и, как ни пытались выведать, чем он занят, им это не удавалось. Другие обитатели лагеря ничем не могли им помочь; они явно участвовали в сговоре и молчали, как рыбы. На третий день была суббота — день еженедельного праздничного ужина; на этой неделе его готовил пекарь. Позвали к столу, но Кармен заметила, что двоих человек не хватает. Не успела она ничего сказать, как в хижину вошли Марк и плотник. Оба улыбались до ушей.

Марк подошел к Кармен и достал из-за спины несколько клубков шерсти разных цветов и отнюдь не идеально круглой формы; видимо, их смотали из вещей, принадлежавших мужчинам. Женщины заверещали, что от клубков без спиц нет толку, но тут вперед вышел плотник. Смущенно улыбаясь, он вручил Кармен и Чике по две деревянные палочки цилиндрической формы примерно в фут длиной, тонкие и заостренные с одного конца. С тупого конца он приклеил круглые кусочки пробки от винной бутылки. Марк и плотник смастерили вязальные спицы.

Женщины уставились на них и рассмеялись.

— Так вот чем вы занимались! — сказала Дженни. — Ловко!

Несколько недель женщины с утра до вечера занимались делом, усердно вязали, кроили и шили хлопковые распашонки. К своему удивлению, Дженни обнаружила, что у нее талант вязать пинетки; связала она и разноцветное одеяло, а Кармен занималась маленькими вязаными кофточками и платьицами. Что до Марка с плотником, те спицами не ограничились и вскоре вручили Кармен набор маленьких деревянных пуговок, отполированных до гладкости, а позже — колыбельку для малыша. Время летело под такт мелькающих вязальных спиц, и не успели они оглянуться, как закончился март. Снег в лагере почти растаял; начался паводок. Скоро уровень воды в горных реках должен был снизиться, а путь к их убежищу — открыться; тогда им снова будет грозить опасность.

Несмотря на ясные теплые дни, по ночам по-прежнему ударяли морозы. Поскольку снег еще не стаял полностью, возникла новая угроза. Однажды Кармен, которой по всем признакам оставалось недолго до родов, поскользнулась на льду и упала. Несколько часов она мучилась от болей, но преждевременные роды, к счастью, не начались. И не одна Кармен была этому рада: Дженни, главная претендентка на роль акушерки, засомневалась, по плечу ли ей эта задача.

* * *

Став Дотти Мэллой, Дотти Фишер вскоре поняла, что супружеская жизнь и супружеское счастье — отнюдь не одно и то же. Ужасное прозрение случилось меньше чем через неделю после краткого медового месяца. Дэнни все время на что-то злился, но на что или на кого — Дотти не понимала. Зато поняла, что муж ее привык срывать злость на том, кто первый подвернется под руку. К сожалению, первой обычно подворачивалась она.

Вскоре их крошечное бунгало на овцеводческой станции превратилось из дома в тюрьму. Станция была большой, но хозяева там не жили. Они приезжали лишь раз в год, а остальное время наслаждались светской жизнью в Мельбурне. Дэнни оставался за главного и присматривал за большим стадом овец; лишь раз в году стригали на время освобождали его от обязанностей. Его бунгало — тюрьма Дотти — было ничем не лучше одиночной камеры.

Иногда Дэнни даже не разрешал ей сопровождать его в еженедельных поездках в город. Этих дней она боялась как огня; Дэнни всегда возвращался пьяным, от него пахло спиртным, духами и другими менее приятными ароматами, свидетельствовавшими о том, что он был с женщиной и их общение не ограничилось приятной беседой. Иногда он бросался с притязаниями на Дотти, но объятия, которых она раньше так ждала, превратились в гротескную пародию на самих себя — грубое и примитивное удовлетворение инстинкта. Дотти знала, что для него она лишь средство избавления от похоти. На ее месте могла бы быть любая; она просто всегда находилась под рукой, в этом и была ее привлекательность.

Воскресным утром Дотти почти всегда просыпалась в синяках — то было свидетельство, что Дэнни хорошо провел вечер субботы. Она ничего не делала, чтобы их заслужить; хватало одного неосторожного слова, иногда и взгляда. В один из редких визитов в город ее синяки заметила Луиза Финнеган. Расспросила, и Дотти совершила роковую ошибку, рассказав ей правду. Луиза передала все мужу, а тот, думая, что поступает в лучших интересах Дотти, вызвал Дэнни на разговор.

А Мэллой злился потому, что ему казалось, что его одурачили и заманили в ловушку. Он-то считал, что женитьба на Дотти обеспечит ему безбедную жизнь. Но не знал об условиях, прописанных в завещании ее отца. Ослепленный близостью богатства, он даже не подумал поинтересоваться и узнал о завещании уже после свадьбы.

Он пришел к Патрику Финнегану к требованием выделить ему денег на «необходимые нужды», главной из которых было спиртное. И узнал ужасную правду, которую Патрик, презиравший Мэллоя и не доверявший ему, с удовлетворением ему сообщил. Когда же Луиза донесла о синяках Дотти, он вовсе не стал таиться.

— Ты не получишь от меня ни пенни, — сказал он Мэллою. — Я ее опекун и полностью распоряжаюсь ее финансами. Если думаешь, что я дам деньги такому никчемному пьянице, как ты, чтобы ты потратил их на выпивку и шлюх, ты ошибаешься.

— И долго ты будешь ими распоряжаться? — От ярости у Мэллоя покраснело в глазах.

— Вечно. В завещании отца Дотти есть пункт, согласно которому я и другие попечители имеют право удерживать даже проценты от ее состояния ад инфинитум^[29]. — Патрик с отвращением взглянул на Мэллоя и презрительно добавил: — Это значит «нет смысла больше спрашивать». Не утруждайся и не смотри в словаре.

Однако после этого разговора и замечания Финнегана по поводу синяков жизнь Дотти стала совсем невыносимой. Побои участились и ожесточились, а в город Дотти больше не приезжала; увы, исход оказался совсем не таким, как надеялись Патрик и Луиза.