— А ты думаешь, они… — Сонни не знал, как задать столь деликатный вопрос.

— Еще нет, — ответила Рэйчел. — Когда это случится, я сразу пойму, но, думаю, они слишком хорошо воспитаны и предпочтут подождать. Думаю, им удастся пока себя контролировать.

— А ты не против? А Джойс? — Сонни беспокоила реакция мамы Дженни.

— Нет, а что тут поделаешь? Мы же не можем ни на что повлиять. Если мы одобряем их дружбу, к чему ворчать, что они полюбили друг друга? Сейчас у молодых людей все по-другому, времена изменились. Я не думаю, что они зайдут слишком далеко, а самое суровое испытание предстоит в следующем году, когда Марк уедет в университет, а Дженни — в педагогический колледж. Тогда они впервые столкнутся с тем, с чем никогда прежде не сталкивались, — с разлукой. И если благодаря этому препятствию их чувства лишь окрепнут, они не расстанутся уже никогда.

Глава восемнадцатая

Даже в престижном университете, где у него было полно конкурентов, Джошуа Джонс стал звездой благодаря своим выдающимся способностям. Получив возможность изучать более сложные предметы под руководством опытных наставников, он продвинулся до небывалых высот. Уже через год его назвали самым одаренным студентом-лингвистом своего поколения. Как отметил в беседе с деканом один из преподавателей, «шанс учить студента, чья одаренность граничит с гениальностью, выпадает раз в жизни. И это похоже на игру с заводной железной дорогой. Достаточно завести механизм, поставить поезд на рельсы, а дальше остается лишь смотреть, как он сам катится вперед».

Интерес декана к успехам мальчика объяснялся не только стремлением обеспечить высокую успеваемость студентов. В кампус часто наведывались охотники за кадрами, и ярчайшие таланты были у них на примете. Выдающиеся ученые умы обычно находили работу задолго до получения диплома. Процесс найма не афишировался и нередко проходил в строжайшей секретности. Некоторые организации, особенно связанные с правительством, стремились действовать в тайне от любопытных глаз. Начальнику такой организации и написал декан по поводу Джошуа.

Начальника звали Идрит Пойнтон, и было ему около тридцати пяти лет. В Лондоне его хорошо знали, хотя большинство его современников, если бы их спросили, где он работает, смогли бы ответить лишь, что Пойнтон состоит на государственной службе, а уж что это была за служба, одному богу известно; подобное общее определение могло означать что угодно. Большинство людей при этом представляли скучную, унылую кабинетную работу, связанную с необходимой, но монотонной бюрократией. И, как правило, госслужащие именно этим и занимались, но были отделы, чья повседневная деятельность была совсем не скучной. В таком отделе и работал Идрит; не просто работал, а являлся его главой. В то время особенность британского политического устройства заключалась в том, что подобные отделы были очень маленькими и недоукомплектованными.

Пойнтон изучил письмо декана и вызвал к себе одного из ассистентов, человека, который служил в отделе с момента его основания двадцать лет назад.

— Выясните все об этом юноше, — велел Идрит и вручил ассистенту письмо декана. — Все, как обычно: происхождение, политические взгляды, родители, их прошлое — все, что сможете узнать.

— Это срочно? — спросил ассистент. — Срочно не получится, кадров катастрофически не хватает.

— Несрочно, — сухо ответил Пойнтон. — У нас полтора года, прежде чем он закончит университет; даже с нашими ограниченными ресурсами успеем провести тщательную проверку.

И хорошо, что спешки не было: предварительный отчет лег на стол Пойнтону лишь через полгода.

— Сэр, помните, вы просили навести справки о Джошуа Джонсе, студенте-лингвисте?

— Боже, это было так давно, я уже забыл, — ответил Пойнтон. — Что ты узнал?

— Честно говоря, я в замешательстве. Похоже, тут настоящая загадка.

Неожиданный ответ привлек внимание Идрита.

— Что за загадка?

— С первого взгляда ничего особенного. Парень родом из Брэдфорда, йоркширец, как и его отец. Отец, Саймон Джонс — директор крупной текстильной фирмы. Вот копия брачного свидетельства его родителей. — Он передал документ Пойнтону. — Мать, Наоми Джонс, в девичестве Флеминг, прежде была замужем и овдовела во время войны.

— И в чем проблема?

— При заключении повторного брака прежде состоявшие в браке граждане должны предоставить биографические сведения. По словам Наоми Флеминг, ее девичья фамилия — Кроули, первого мужа звали Гарольд Флеминг, а отца — Ричард Кроули. Ричард Кроули был художником-литографом; мать Наоми звали Сюзанна Кроули, в девичестве Бэтти.

— Вроде ничего подозрительного. — Пойнтон был в недоумении.

— Да, сэр, за исключением одной небольшой детали.

— Какой? — Пойнтон сгорал от любопытства.

— Ни Наоми Флеминг, в девичестве Кроули, ни ее якобы мужа Гарольда Флеминга, ни отца Ричарда Кроули, ни матери Сюзанны Кроули, в девичестве Бэтти, никогда не существовало на самом деле. Нет ни свидетельств об их рождении, ни брачных свидетельств, ни свидетельств о смерти. И это еще не все.

Пойнтон разглядывал отчет, пытаясь осмыслить услышанное.

— Продолжай, — пробормотал он.

— Свидетельство о рождении Джошуа Джонса, или Джошуа Флеминга, тоже отсутствует.

— Но тогда кто они? — спросил Пойнтон.

— Понятия не имею, сэр.

— Что ж, надо выяснить. Если мы собираемся предложить работу юному Джонсу, никаких загадок быть не должно. Думаю, вам надо отправиться в Брэдфорд и провести расследование на месте. Я бы поручил это особому отделу, но у них еще меньше людей, чем у нас; да и ни к чему местным ищейкам знать о нашем интересе.

Ассистент Пойнтона отсутствовал больше месяца. И вернувшись, не пошел сразу к Идриту, а несколько дней рылся в старых пыльных архивах в хранилище. Наконец представ перед начальником, он сообщил ему много нового.

— Наоми Флеминг объявилась в 1914 году, — начал он. — До этого ее словно не существовало. Никаких признаков. Она явилась из ниоткуда, сняла маленький коттедж — убогий домишко в переулке в центре Брэдфорда. Едва сводила концы с концами, шила на дому и зарабатывала гроши. В начале 1915 года родила мальчика и устроилась на работу на ближайшую текстильную фабрику. С ребенком сидели соседки. Раздобыть сведения оказалось легко: любителей посплетничать в тех краях хоть отбавляй; куда сложнее было заставить их говорить по делу. Я говорил с соседями, работницами фабрики, бригадиром — это у них вроде наблюдающего, управляющим фабрики и, наконец, владельцем свадебного салона, где Наоми работала перед свадьбой. И кое-кто из опрошенных намекнул, что она не была англичанкой, несмотря на английское имя. Она всем говорила, что выросла в Австралии, но владельцу магазина, например, казалось, что у нее скорее европейский акцент. Тогда никто не стал допытываться; рабочих рук не хватало, шла война. А потом я разговорился с одной из женщин с фабрики, и мне повезло. К ним на фабрику приходил какой-то местный чиновник, благодарил за работу для военно-промышленного комплекса. Их с Наоми сфотографировали: работница фабрики пожимала чиновнику руку. Снимок сделали в рекламных целях, и у этой женщины сохранился экземпляр. — Ассистент достал лист бумаги из папки и протянул Пойнтону. — Вот это, — он указал на одну из фигур на фотографии, — Наоми Флеминг в 1916 году.

Идрит долго рассматривал фотографию.

— А когда именно в 1914 году Наоми Флеминг появилась в Брэдфорде? — пробормотал он.

Его помощник улыбнулся.

— Тут мне снова повезло, — ответил он. — Я разговорился с ее бывшей соседкой, а ту хлебом не корми, дай посплетничать. И она вспомнила, что Наоми сняла коттедж двадцать пятого августа.

Идрит удивленно вскинул голову.

— Как она так точно запомнила?

— Это был день рождения ее ненаглядного сына. Она также сказала, что Наоми уже была беременна и ужасно чего-то боялась. Через несколько дней после того, как она въехала в дом, соседка решила заглянуть в гости. Она постучала, но никто не ответил, хотя она знала, что Наоми была дома. Соседка пошла к себе и увидела ее через окно; Наоми притаилась в углу комнаты на первом этаже. По словам старушки, она была вся бледная и тряслась от страха.