Такова была обстановка, побудившая Ю. О. Мартова к отъезду из Советской России. Влиять на большевиков в сторону «смягчения» он уже не имел возможности. Но обладая большим авторитетом в кругах европейской социал-демократии, он мог и, вероятно, рассчитывал предупредить европейский пролетариат о трагическом опыте «военного коммунизма». Большевики, естественно, опасались этого. В ЦК РКП(б) возникли разногласия: выдавать или не выдавать Мартову заграничный паспорт. В воспоминаниях известного меньшевика Р. Абрамовича этот эпизод описывается так:

«Как передавали нам некоторые из среды старых большевиков, обсуждение проблемы паспортов для меньшевиков вызвало в ЦК РКП разногласие. Многие члены ЦК настаивали, что Мартов со своими большими интернациональными связями может наделать Коминтерну много хлопот за границей. Но другие, в особенности Ленин, настаивали на том, что выгоднее Мартова выпустить за границу, чтобы отделаться от него в самой Москве. Некоторые видные большевики потом передавали, что в сущности большинство ЦК было против выдачи паспортов. Но позиция Ленина была истолкована так, что, жалея своего старого друга Мартова, которого он не переставал любить, он хочет дать ему возможность уйти от неизбежной тюрьмы и ссылки».

Ставшие ныне доступными материалы, в частности сборник воспоминаний видных меньшевистских деятелей, вышедший в США в 1988 году, дают возможность уточнить обстоятельства отъезда.

Мартов обратился с просьбой о выезде не к Ленину, ибо считал унизительным для себя, как для лидера рабочей партии, просить о милости, а написал открытое письмо ЦК РКП (б) и II конгрессу Коминтерна, который проходил в Москве с 19 июля по 17 августа 1920 г. В этой связи в Москве находилось большое число западноевропейских социалистов. Письмо таким образом получило широкую огласку. Проигнорировать обращение Ю. О. Мартова, широко известного в социал-демократической среде Европы, было невозможно. Паспорта были выданы, и в конце сентября 1920 года Ю. О. Мартов выехал из Москвы. А 12 октября он уже присутствовал на открытии съезда Независимой социал-демократической партии Германии в маленьком немецком городке Галле.

Большевики придавали большое значение этому съезду. Главой советской делегации был назначен Г. Зиновьев. Его вступительная речь длилась более четырех часов. Мартов должен был выступать третьим. Однако говорить он не смог. Болезнь, сильно запущенная в Москве, во время переезда по морю заметно обострилась. Горло хрипело. После нескольких слов приветствия он передал свой доклад А. Штейну, который его и зачитал.

Характерно то, что в докладе на съезде в Галле Мартов критиковал большевиков не столько с идейных позиций, ибо сам он до конца дней оставался теоретиком пролетарской революции, сколько с позиций нравственных и этических. Он ставил большевикам в вину подавление свободы партии и свободы независимой мысли. Теперь мы можем сказать, что в своей критике он был прав. Развитие подмеченных Мартовым отклонений от политической морали впоследствии привело к самым серьезным искажениям социалистической идеи в СССР, к длительному, затянувшемуся вплоть до начала перестройки кризису в отношениях между коммунистами и социал-демократами.

Но ни политических средств, ни физических сил для противодействия этой тенденции у Ю. О. Мартова уже не оставалось. Болезнь быстро прогрессировала. Последние его усилия были направлены на то, чтобы создать за границей печатный орган русской социал-демократии (с 1 февраля 1921 г. в Берлине начал выходить журнал «Социалистический вестник») и на то, чтобы защитить от насилия остававшихся в России товарищей.

К сожалению, надежды на облегчение участи остававшихся в России социал-демократов, затеплившиеся с началом нэпа, не оправдались. Короткая весна демократии, проявившаяся во взрыве экономической и культурной жизни, не затронула политику.

12-я Всероссийская конференция РКП (б), собравшаяся в Москве в начале августа 1922 года, расставила последние точки над «i».

Надежды меньшевиков на то, что нэп откроет возможность сотрудничества с большевиками в условиях плюрализма, оказались, как и в 1918 году, иллюзией.

«Начало новой экономической политики, — говорилось в резолюции конференции, — вызвало было у меньшевиков и эсеров надежду на капитуляцию РКП и установление „демократической“ коалиционной власти. Но по мере того как все эти надежды оказывались иллюзорными, меньшевики и эсеры все больше впадали и впадают в авантюризм».

Социал-демократические партии, боровшиеся вместе с большевиками против самодержавия, теперь открыто и громогласно объявлялись антисоветскими и ставились вне закона. Резолюция конференции, в сущности, ориентировала партию на террор и к социал-демократам, и к беспартийной интеллигенции.

«Вместе с тем нельзя отказаться и от применения репрессий не только по отношению к эсерам и меньшевикам, но и по отношению к политиканствующим верхушкам мнимо-беспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции…»

В этой же резолюции политически неблагонадежными объявлялись и кооператоры, ибо проходивший летом 1921 года Всероссийский съезд сельскохозяйственной кооперации обнаружил явную склонность к меньшевистским лозунгам. Съезд был объявлен «орудием кулацкой контрреволюции». Не оправдались и ожидания, что преобразование ЧК в ГПУ и принятие Уголовного кодекса РСФСР положат конец внесудебным арестам и ссылкам. Репрессии продолжались. Число сосланных социалистов превышало 1,5 тысячи.

4 января 1922 года меньшевики, сидевшие в Бутырской тюрьме в Москве, объявили голодовку. На четвертый день к голодовке присоединились и все остальные политические заключенные тюрьмы. Сведения о голодовке просочились за границу. Социалистическая печать Франции, Германии, Швейцарии, Австрии забила тревогу. По Европе прокатилась волна рабочих собраний. Проходивший в Лейпциге съезд Независимой социал-демократической партии Германии единогласно принял резолюцию:

«…Осуждая и отвергая господство террора, как несовместимое с принципами социализма, съезд отмечает еще, что террористическая тактика большевистского правительства по отношению к инакомыслящим социалистам и пролетариям затрудняет в других странах борьбу пролетариата против классовой юстиции усиливающегося капитализма».

Протесты, вовлекшие широкие массы пролетариата, возымели действие. Меньшевики были освобождены. Часть из них выехала за границу, другие получили возможность поселиться в губернских городах по своему выбору. И февраля 1922 года Ю. О. Мартов встречал своих товарищей по партии на перроне берлинского вокзала.

В поспешной высылке видных меньшевиков (Ф. Дана, Б. Николаевского, Е. Грюнвальда, С. Шварца и др.) была и еще одна причина. В Москве в это же время готовился обширный политический процесс против социалистов-революционеров. Иметь на руках сразу два процесса было бы слишком убыточно для престижа за границей. Одним пришлось пожертвовать. «Милость» пала на меньшевиков. Вероятно, здесь в какой-то мере роль сыграла ленинская формула: «первого меньшевика мы повесим после последнего эсера».

Но Мартов и созданный им «Социалистический вестник» (просуществовал до 1965 г.) сыграли важную роль и в участи эсеров. Именно Мартову принадлежала идея обратиться за помощью к Горькому и Анатолю Франсу. Во многом благодаря их заступничеству смертная казнь, к которой были приговорены 12 членов ЦК партии эсеров, не была приведена в исполнение. Приговор поставили в зависимость от отказа партии от методов вооруженной борьбы.

Последние месяцы жизни Ю. О. Мартова были отягощены не только болезнью, но и тягостными раздумьями о судьбах социалистической идеи в России. Политически меньшевики потерпели крах. Тактика и лозунги большевиков в революции оказались более действенными. Но вызывали мрачные предчувствия последствия политической монополии в России.

Идеологически Мартов всегда был очень близок к Ленину. На это обращал внимание еще Г. В. Плеханов, говоривший о Мартове и Дане, — «это бессознательные полуленинцы, это печально, но это так». В разгроме демократии, который объективно стал результатом Октября, он таким образом не мог не чувствовать собственных мировоззренческих изъянов. На глазах умирающего Мартова сбывалось мрачное пророчество Троцкого, что диктатура пролетариата приведет в конечном счете к «диктатуре над пролетариатом». И даже самый драгоценный лозунг Коммунистического манифеста — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — в результате отталкивания европейской социал-демократии все больше терял свою созидательную силу. Мировая солидарность трудящихся рушилась под догматическими глыбами Коминтерна.