Вспоминал ли Ленин об этой столь непривычно звучащей для нас оценке Октября в тот день, когда узнал о смерти своего друга — врага?

Ю. О. Мартов умер 4 апреля 1923 года. На его кремации и похоронах присутствовал Максим Горький. Но Ленин узнал об этой смерти не сразу, хотя статья-некролог памяти Мартова была помещена в «Правде» на следующий день за подписью К. Радека. В это время Ленину по болезни было запрещено читать газеты. Исследователи полагают, что о кончине Юлия Осиповича Ленин узнал в конце октября, когда запрет на чтение был снят. 6 ноября Н. К. Крупская писала:

«…Читаем с В. ежедневно газетки, он с интересом следил за событиями в Германии, вычитал и вытянул из нас все, что от него скрывали, — убийство Воровского, смерть Мартова и пр.»

…До смерти самого Ленина оставалось меньше года.

Неординарна и трагична судьба двух этих людей. Они вместе начинали революционный путь и почти одновременно подошли к смертному порогу. И тот и другой пораженные тяжкой болезнью, и тот и другой с тяжелыми думами о судьбах революции.

В революционном движении они были подобны двум долям единого плода. Разделенные тонкой материей схоластических споров, они не смогли дать сильного и стойкого ростка советской демократии. Горьки плоды этого разлада и последовавших за ним сумерек свободы. Лишенная плюрализма российская демократия оказалась не защищенной от разбуженных революцией демонов тьмы. И обе половины, и большая, и меньшая, вскоре были втоптаны в кровь сапогом безжалостной диктатуры.

В Музее В. И. Ленина в Москве под стеклянным колпаком хранится черная фетровая шляпа Ленина, которую он носил в эмиграции. В такой же шляпе ходил за границей и Ю. О. Мартов. Дело, разумеется, не в сходстве шляп, а в том, что и тот и другой ходили по одним и тем же партийным адресам, служили одному делу.

У нас в течение многих лет искусственно и агрессивно разводили меньшевиков и большевиков по разным углам русского дома, забывая о том, что в истории революционного движения они принадлежат к одному семейству. Не случайно, что вопрос об объединении двух фракций возникал снова и снова, особенно в моменты, когда нужны были решительные действия в защиту революции.

На баррикадах Москвы меньшевики и большевики вместе отстреливались от царских жандармов и казаков. В октябре 1905 года, незадолго перед возвращением в Россию, Ленин писал Плеханову: «А тактические разногласия наши революция сама сметает с поразительной быстротой…» В 1914 году в Государственной думе большевики и меньшевики вместе голосуют против военных кредитов. В 1917 году группы видных большевиков и меньшевиков выступают за создание однородного социалистического правительства.

Да и после Октябрьской революции изгнанные из России меньшевики, несмотря на все обиды, продолжали защищать идеалы революции в России, одновременно критикуя ее перерождение. После смерти Ленина «заграничная делегация РСДРП» (как называли себя меньшевики) была одним из самых последовательных критиков сталинизма и извращения социалистической идеи. «Суть сталинизма, как утверждали меньшевики, заключается в отказе от тех традиций, которые были заложены в социал-демократии», — об этом писал недавно в своей книге «Триумф и трагедия» Дм. Волкогонов. Известный лидер меньшевизма Ф. И. Дан в книге, написанной незадолго до смерти (умер в 1947 г.), высказал полную актуального значения мысль: большевизм не начинается и не кончается на Сталине — социализм достоин свободы, и он принесет ее людям.

И нет ничего ни удивительного, ни парадоксального в том, что как только ожившая советская демократия начала сдирать с себя синюшные татуировки сталинизма, в стране с поразительной быстротой возродился интерес к исходным идеям социал-демократии.

В идеях этих заложен огромный потенциал. Они «обкатаны» в целом ряде стран Северной Европы, Скандинавии, в Финляндии, во Франции и Австрии. Тот уровень социальной, правовой и экономической защищенности, который обеспечивают социал-демократы в странах, где они стоят у власти или разделяют политическую ответственность с другими партиями, со всей очевидностью свидетельствует о том, что их концепции и рецепты оказались не столь уж плохи, как это казалось максималистам начала XX века.

Вопрос о том, кто в длительной перспективе оказался или окажется правым в споре о путях русской революции, представляет, разумеется, большой исторический интерес. Но с точки зрения задач строительства демократии в СССР и «общеевропейского дома» важнее вспоминать не о разногласиях и ошибках «мягких» и «жестких» искровцев, меньшевиков и большевиков, а искать общие с европейской социал-демократией пути в XXI век.

Раскол российской социал-демократии нанес неисчислимый вред интересам трудящихся. Фактически весь XX век прошел под знаком этой беды. Основание в Москве филиала «Фонда Эберта», визиты председателя Социнтерна Вилли Брандта и, наконец, создание, а точнее сказать, восстановление в ряде республик СССР социал-демократических партий — лишь начало важного и устремленного в XXI столетие политического процесса.

Историческая память России вызывает из насильственного забвения многие события, идеи, лица. И я думаю, что в «мемориале» русской демократии достойное место должен занять и непременно займет революционер с незапятнанной совестью и руками, социал-демократ самой чистой пробы — Юлий Осипович Мартов.

В отношениях цезаря и художника, царя и поэта, а в сущности, власти и культуры всегда была некая недосказанность, тайна. Связано это, вероятно, с тем, что культура сама по себе является властью. Правители всегда интуитивно ощущали эту взаимосвязь между властью и культурой, а культура в зависимости от природы власти либо освещала ее, либо убивала.

В дневнике известного деятеля русской культуры, «просвещенного цензора» Никитенко имеется запись, связанная с болезнью Ф. И. Тютчева. Никитенко вспоминает, как императрица, узнав об ударе, случившемся с поэтом, послала к нему придворного доктора Боткина и приказала ежедневно доставлять ей бюллетень о здоровье умирающего поэта.

Мы можем, разумеется, вспомнить, что и Сталин тоже был неравнодушен к деятелям культуры и лично приезжал навестить умирающего Горького…

Но за сходными жестами могут стоять разная мораль и различная политическая логика. Осыпая почестями угодных для него писателей и артистов, Сталин относился к культуре с большим подозрением. Деспоты всегда лучше чувствуют себя за стеной невежества. Ибо культура — это всегда ограничение власти. Известная фраза Геббельса: «Когда я слышу слово „культура“, мне хочется взяться за пистолет», — вполне могла бы выпасть и из уст Иосифа Виссарионовича Сталина. Теперь мы знаем, что и до Сталина рука власти не раз тянулась к испытанному «хлысту диктатуры», к террору, когда ей приходилось решать начавшийся в октябре 1917 года и затянувшийся до сих пор спор с интеллигенцией.

Пробуждение интереса к культуре и интеллигенции в период, когда страна снова оказалась на сложном распутье истории, обусловлено рядом факторов. Реабилитация культуры вписывается в сложный процесс восстановления утраченных обществом моральных основ. К сожалению, всплески антиинтеллектуализма свидетельствуют о том, что «гражданская война» между невежеством и культурой, между моралью и аморализмом еще далеко не завершена. Рецидивы погромных настроений против интеллигенции тем более огорчительны, что инвективы в адрес интеллектуальных сил общества вкладываются в уста «простых рабочих»: горькое свидетельство того, что в российском обществе все еще тлеет поджигательная идея о «двух культурах», идея, с помощью которой пришедшие к власти в 1917 году идеологи разводили народ по разным углам: в одном углу — народ, а в другом — интеллигенция. Старый принцип — разделяй и властвуй!

Ошельмованная в глазах народа, интеллигенция оказалась беззащитной перед гильотиной большевистских Робеспьеров. Что касается народа, то, лишенный критического зрения, он в течение семидесяти лет, как брейгелевские слепцы, блуждал по лабиринтам социализма, бросаясь из одной крайности в другую, пока не оказался в убогом тупике истории.