Идея Учредительного собрания была дорога не только интеллигенции, но и рабочим. Не тем хрестоматийным пролетариям, которых нам демонстрировали фильмы «Ленин в Октябре» или «Выборгская сторона», а настоящим рабочим Путиловского, Обуховского заводов, которые были опорной базой революции в пролетарской среде.

5 января 1918 года в Петрограде состоялась мирная демонстрация в поддержку собравшегося в Таврическом дворце Учредительного собрания. Рабочие, студенты, левая интеллигенция шли под знаменами Российской социал-демократической рабочей партии. В колоннах демонстрантов были рабочие Обуховского и Патронного заводов, с Выборгской стороны, с Васильевского острова… Выступление петроградских рабочих было продиктовано стремлением сохранить единство левых сил. Сознательные рабочие России понимали всю пагубность размежевания демократии, политического сектантства. Это трезвое и глубоко патриотическое понимание рабочими общности интересов демократической России отчетливо проявилось и ранее — в октябре 1917 года, сразу же после Октябрьского переворота. Тогда Всероссийский исполком профсоюза железнодорожников «Викжель» настаивал на создании «однородного социалистического правительства». Такой же точки зрения придерживалась и делегация питерских рабочих, прибывших на созванное «Викжелем» совещание. Рабочие уже тогда хотели избежать кровопролития между революционными партиями, боялись гражданской войны. Характерно, что против коалиции левых партий резко выступил Троцкий, человек в сапогах и военной фуражке. За сотрудничество в рамках русской социал-демократии высказались люди гражданского склада — Каменев, Рыков, Зиновьев. Они считали, что жесткая линия Троцкого приведет к ослаблению политической базы демократии. Пять ближайших соратников Ленина — Каменев, Рыков, Зиновьев, Милютин, Ногин — подали в знак протеста в отставку. А между тем в предложении Каменева, Рыкова, Зиновьева не было никакой «ереси». Более того, идея сотрудничества партий в рамках рабочего движения зиждилась на марксистской классике. Маркс никогда не претендовал на монопольное право коммунистов на истину и на власть и даже на руководство пролетариатом. «Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом», — писал он в «Манифесте Коммунистической партии». История западноевропейского пролетариата со всей очевидностью подтвердила, что трудящиеся могут достигать высоких завоеваний «реального социализма» и в рамках социал-демократии, и даже при классических буржуазных коалициях при условии существования сильных рабочих партий и профсоюзов. Об этом «парадоксе» социальной истории на Съезде народных депутатов весьма красочно упомянул Чингиз Айтматов.

Тогда, в октябре 1917 года, возник первый в советской истории правительственный кризис. В своем заявлении вышедшие в отставку предупреждали, что сохранение однопартийного правительства в стране, где большинство еще не прониклось большевистской идеологией, возможно лишь средствами политического террора.

Дальнейшие события, к сожалению, подтвердили опасения старых большевиков.

Отказ от создания коалиционного правительства в октябре 1917 года был первым, еще бескровным актом сужения демократии. Впервые голос людей в сапогах оказался сильнее гражданского голоса. Неограниченная власть уже начинала дурманить голову. Когда 5 января 1918 года при повторной попытке вернуть революцию в русло демократии петроградские рабочие вышли на демонстрацию в защиту Учредительного собрания, против них были посланы войска. Учредительное собрание было объявлено «контрреволюционным» и разогнано, демонстрация рабочих расстреляна. Была упущена историческая возможность сотрудничества левых сил России в рамках демократически избранного парламента. Гражданский мир был отвергнут, ворота в трагедию гражданской войны открыты. Для поддержания власти теперь требовались не политики, а люди в сапогах — все в большем и в большем количестве. Героем времени становился Троцкий. «Россия, кровью умытая» являет миру новую, незнакомую прежде цивилизацию — цивилизацию сапог и кожаных тужурок.

У Н. В. Гоголя есть очень верное нравственное рассуждение, которое вместе с тем применимо и к политике: «Человека нельзя ограничить другим человеком, на следующий год окажется, что надо ограничить и того, который приставлен для ограничения, и тогда ограничениям не будет конца…»

Ограничение демократии и свобод в первые же дни революции (как, например, запрещение буржуазных партий и закрытие оппозиционных газет на второй день Советской власти) было опасно не только тем, что сосредоточивало в руках одной группы людей бесконтрольную власть, но и тем, что закрывало дорогу к легальному изъявлению несогласия. Насилие над демократией порождало сопротивление, сопротивление вызывало террор. Одна бездна призывала другую. И в этих безднах гибли не только миллионы безвинных, моральной пагубе было подвержено несравнимо большее число людей. На смену отвергнутых революцией привычных добродетелей и нравственных начал пришел унифицированный критерий добра и зла — классовая ненависть. Направленные в первые месяцы революции исключительно против тех, в ком видели эксплуататоров, — против «помещиков» и «капиталистов», они вскоре разлили свой яд и на другие классы и группы людей и в конечном счете обернулись против рабочих и крестьян. «Классовый антагонизм и классовая борьба отравили души людей страшными ядами — завистью, ненавистью, злобой. Отравлены и гибнут и души пролетариев и души буржуазии», — писал Н. А. Бердяев в книге «Христианство и классовая борьба».

Революция, лишенная защитных иммунитетов демократии, оказалась повернутой против самое себя. В ней обнаружилось то лицо, которого никто не предполагал.

В условиях насилия демократия утратила едва ли не главное из своих свойств — корректировать самое себя, выправлять ошибки, извлекать опыт из неверных шагов. А между тем об этих свойствах демократии были прекрасно осведомлены большевики. Один из примеров тому, как демократия корректирует ошибки и зло обращает в добро, является так называемое «дело Малиновского».

Р. В. Малиновский, рабочий, любимец Ленина, являлся лидером большевистской фракции в Думе. Историк большевизма и революции Борис Суварин пишет в монографии «Сталин. Исторический обзор большевизма», что Малиновский пользовался неограниченным доверием Ленина. Когда возникли подозрения, что он является агентом царской охранки, Ленин с негодованием отверг предостережение и даже пригрозил Мартову привлечь его за ложное обвинение к «суду чести». Малиновский, «отмытый» от всех подозрений, назначается заместителем Ленина в Бюро Социалистического интернационала. В сущности (интересные свидетельства на этот счет содержатся в воспоминаниях генерала Р. Заварзина, шефа охранки) благодаря Малиновскому царское правительство было в курсе всех дел и замыслов большевиков вплоть до узких совещаний ЦК. Посредством своих агентов, внедренных в РСДРП, охранка, в частности, старалась не допустить объединения большевиков и меньшевиков, усматривая в этом опасность для царского режима. Начальникам розыскных учреждений и их секретным агентам предписывалось, чтобы они, «участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было органического слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками».

То, что Малиновский с 1910 года являлся одним из виднейших агентов охранки, стало известно лишь после Февральской революции, когда в руки Временного правительства попали документы Охранного отделения. Ленину пришлось давать показания по «делу Малиновского» в Чрезвычайной комиссии, созданной Временным правительством 26 мая 1917 года. Интересно вот что: отвечая на вопросы следователя, В. И. Ленин отмечал, что польза, принесенная провокатором, перевешивает вред. Эту же мысль подтверждает и жандармский генерал А. Спиридонович, говоривший, что работа секретных агентов нередко шла на пользу партии и во вред правительству. При всей кажущейся парадоксальности этих суждений они тем не менее верны. Ведь провокатор Малиновский произносил в Государственной думе от имени большевистской фракции речи, написанные или отредактированные В. И. Лениным, и тем самым содействовал пропаганде идей большевиков. Политический «навар» был значительно ценнее частного ущерба, нанесенного теми агентурными данными, которые Малиновский передавал в Департамент полиции. Даже зачаточная парламентская демократия России уже обладала свойством перемалывать зло секретной полиции в порох революционных идей.