Литмир - Электронная Библиотека

– Женя.

Она разглядывает меня, потом говорит:

– Не думала, что в таком возрасте люди могу работать сторожами где-то.

Строго говоря она и сама сторож, но живых душ.

Она осматривает меня без капли смущения. Если она говорит правду, и она действительно работает в тюрьме, то ничего удивительного: значит, она привыкла сканировать взглядом заключенных, давно забыв про стеснение. Взгляд-рентген должен быть ее профессиональной привычкой.

– Обстоятельства вынудили работать здесь. Но я не хочу рассказывать об этом прямо здесь.

Счастье. Счастье! Оно выхлестывается через меня! Эта девушка, Анна, тянет меня к себе невидимым магнитом. Рядом с ней, как и с отцом Валентином, я уверен, что мое проклятие забивается в самые далекие уголки мироздания, где живет все зло.

Это очень необычное чувство. Людям понадобится еще пара тысяч лет чтобы изобрести такие слова и примерно описать мое состояние в эти минуты.

Почему меня так тянет к ней?

– Что же за обстоятельства такие? – холодно спрашивает Анна, не отрывая глаз от могилы.

– Я же говорю, долго рассказывать.

– Я не спешу.

Это ее «я не спешу». Это заинтересованность во мне или просто попытка убить время?

Делаю еще один маневр уклонения:

– Как-то не очень хочется говорить об этом, стоя над могилой зека.

– Да по фиг на него, – безразличным голосом говорит моя новая знакомая, еще раз утяжеляя меня свои взглядом.

Затем она вальяжно пинает оградку могилы.

Во мне все кипит. Душа рвется на бесконечную свободу. Мне хорошо и тепло с этой Аней, хотя я только взглядом ее коснулся, а она вообще два раза глазами меня прострелила.

– Давайте хотя бы не здесь. Пройдем в мою сторожку…

– Впервые меня на кладбище склеить пытаются.

Я слегка растерян таким ответом: наглым и невпопад.

Есть такой тип дождей, когда они начинаются резко, без разражающейся капели. Этот дождь был именно такой. Просто полило, будто облака забыли про свое расписание и теперь пытаются вылить все точно графику.

– Ладно, идем, – кивает она. – С вас кофе.

Кофе где-то был.

– Прошу за мной!

Мы тащимся в сторожку.

– Ничего так, мило, – говорит Анна уже в сторожке.

Она оглядывается без капли смущения, с каким должен это делать человек, впервые попавший в периметр чужой собственности.

– Кухня направо, проходите.

Я пропускаю ее вперед. а сам расшнуровываю берцы. Аня разуваться не стала. До своих следов грязи на полу ей нет никакого дела.

– Вы извините, что я так нагло к вам.

С этими словами я достаю сколотые кружки, ищу кофе.

– Я считаю, что наглость второе счастье, – заявляет Анна, садясь на табурет и закидывая ногу за ногу.

Многие так считают.

– Честно говоря, не очень вы похожи на наглого человека.

– А на кого я похожа?

Ищу кофе по полкам.

– Ну, не знаю.

За окном уже так льет, будто сегодня четвертое мая, и небеса решили отметить международный день пожарных.

– Например, на одинокую девушку.

– А вы точно не похожи на человека, который в вашем возрасте будет работать сторожем на кладбище, – заявляет она.

Да, я не похож на сторожа кладбища. Я не похож на человека, который горит этой работой.

Черт возьми, покажите мне хотя бы одного человека в мире, который будет влюблен в эту работу.

Анна достает сигареты, закуривает бесцеремонно.

Решаю разбавить тишину:

– Если я вам расскажу, почему я здесь, вы не поверите.

– Я доверчивая, рассказывайте.

Как рассказать мою историю, чтобы в нее поверил первый же человек?

Нахожу кофе, тасую его по кружкам. Кидаю туда же остатки сахара.

Что меня в ней так привлекает? О чем так отчаянно поет душа при виде этой девушки? Это не любовь с первого взгляда, но что-то иное.

И почему я абсолютно уверен, что ворвись в ворота кладбища десять траурных процессий, никто из этих людей не умрет от инфаркта, ишемии или отравления паленой водкой?

– Вы мне очень понравились.

Я вру, но говорю правду одновременно.

Знаете успех любой лжи? Врать правдой.

– Я многим нравлюсь, – говорит она, стряхивая пепел на пол. Не удивительно.

– Мне тоже интересно, что вы делали на могиле человека, которого вы охраняли в тюрьме.

– Секрет за секрет? – она прищуривается.

Сажусь за стол напротив нее.

– Нет, пожалуй. Позже. Да и вечер будет испорчен.

Вот настолько легко позволить себя склеить, не боясь пройти в чужой дом…

Анна смотрит на меня в упор, кидает недокуренную сигарету в кружку. В мою кружку, захваченную мной в сумку, когда я бежал из своей нормальной жизни.

Если можно назвать нормальной жизнь, где люди умирают вокруг тебя.

Если это вообще можно назвать жизнью.

– Так зачем ты пригласил меня сюда?

Она бесцеремонно переходит со мной на «ты», но я даже рад этому. Будто какой-то неосязаемый барьер разрушился.

– Ну, ливень за окном. Тебе укрыться где-то нужно.

Принято считать, что ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой. Это не совсем так. Ложь становится правдой не когда ее твердят без остановки, а когда в нее готовы поверить. Истина – очень гибкая штука. Обман сравним с мягким пластилином.

Стоит начать большую ложь с правды, и дальше можно врать напропалую – оглушенный правдой человек и не помыслит, что вы врете. У него не будет причины не верить вам. Это можно назвать, скажем, номинальной правдой.

Или наоборот: исказите кристально честный рассказ в самом начале, и все ваши дальнейшие слова будут восприниматься совсем иначе. Их можно будет подать как угодно, ведь все зависит от того, с чего вы начали. Это можно сравнить с боксером, который не нарушает правил бокса на ринге, но при этом под его перчатками спрятана тяжелая гипсовая прослойка.

Можно вообще не врать – достаточно переставить события местами. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В жизни все немного иначе. Любое событие может быть подобно отражению в зеркале: отражение не врет, лишь показывает все наоборот, а то, что вы в нем разглядите, зависит уже от вас.

Еще есть четвертый вариант – разрешить собеседнику соврать за тебя. Промолчать, заставить его первым высказать предположение. Люди любят обманываться, хотят верить в то, во что им выгодно верить. Это всем известный факт, но парадокс в том, что никто в этом не признается, как не признается в ковырянии пальцем у себя в ухе.

И я загружаю Аню отрепетированной ложью про Университет Ломоносова, про желание жить самостоятельной жизнью и возможностью потратить свою юность на диплом, а не на пьянки.

По ее лицу непонятно, верит ли она мне.

– Похвальное желание, – говорит она, утрамбовав услышанное у себя в голове.

Она снимает свою кожаную куртку, под ней оказывается черная водолазка, ворот которой я видел, когда мы стояли у могилы. Она задирает рукава водолазки до локтей.

– И тебя не пугает, что я вот так просто подошел к тебе, познакомился?

Аня морщит лоб:

– А с фига ли меня это должно пугать? Симпатичный парень.

– Но посреди кладбища.

– И что? – ее удивление искреннее. Я готов руку отдать на отсечение, что она говорит честно. – Посреди кладбища, и что? Люди в военных госпиталях знакомятся, на дороге, в лесу, напоровшись друг на друга.

Сердце клокочет.

– Честно говоря, у меня уже месяца четыре секса не было, – спокойно заявляет Аня.

Потом встает из-за стола, подходит ко мне. Я тоже встаю.

Она вминает грубые подошвы своих байкерских ботинок в мои пальцы, притягивается ко мне.

Она шепчет, глядя мне в глаза:

– Почему у меня такое чувство, будто я знаю тебя тысячу лет?

А почему у меня такое чувство, что рядом с ней мое проклятие успокаивается?

Ответа не будет.

Говорю:

– Не знаю. Давай разберемся.

Становится понятно, почему она согласилась войти в эту сторожку, почему проявляет инициативу первой.

С ней тоже что-то не так.

12
{"b":"885209","o":1}