Поэзия русского зарубежья – это океан стихов, множество поэтов и несколько исторических эпох. Наш сборник посвящен поэтам послереволюционной волны эмиграции, и почти все включенные в него стихи написаны до Второй мировой войны. Они принадлежат эпохе, которую называют латинским словом Interbellum («между войн»), одновременно яркой, праздничной и трагичной для всей европейской культуры. И даже эта часть русской зарубежной поэзии будет представлена пунктирно, без намека на академическую полноту и объективность. Если говорить о принципах отбора, то мы старались выбрать самых ярких авторов и отобрать стихи, которые, с одной стороны, показали бы их индивидуальность, с другой – отразили и внешние, и внутренние особенности эмигрантской жизни, а кроме того, живо отозвались бы в душах наших современников, были бы им понятны и близки.

Когда ближе знакомишься с творчеством уехавших поэтов, начинает казаться, что из России разом уехал весь Серебряный век с его утонченной, хрупкой культурой, с отточенным владением техникой стиха, а главное – с привычкой мыслить, жить, дышать стихами. В России таких поэтов почти не осталось, и жизнь их складывалась трагически. Новые же авторы принадлежали другой эпохе и имели за редкими исключениями уровень культуры, не сопоставимый с уровнем предшественников. Между тем в эмиграции оказались тысячи поэтов, продолжавших или начинавших творить на том же высочайшем уровне, на каком в России оборвался Серебряный век.

Владимир Маяковский, восторженно принявший революцию и верно ей служивший, написал однажды горькие строки:

Среди оставшихся на родине есть несколько поэтов, которых сейчас все чаще называют великими. Возможно, они стали такими потому, что только их голосами Россия продолжала говорить о себе что-то главное.

Среди уехавших мы видим множество прекрасных, настоящих, состоявшихся поэтов, чьи голоса не обрели такой же силы. Их поэзия вынужденно говорила от лица достаточно узкого круга соотечественников, оставшихся без родины, их струны прозвучали чисто, но негромко. Но лирика быть громкой и не обязана. О жизни души обычно незачем кричать.

Итак, мы познакомимся со стихами поэтов только первой волны эмиграции – их творчество продолжило традиции Серебряного века. Стихи расположены «по старшинству» – по датам рождения авторов. По такому принципу составлена четырехтомная антология поэзии русского зарубежья «Мы жили тогда на планете другой…» (М: Московский рабочий, 1995), что дало возможность показать, из каких пластов состояла литература эмиграции и как она развивалась.

Сборник открывают стихи авторов, принадлежащих старшему поколению. Они сложились как поэты задолго до того, как в России разразилась катастрофа, имели в свое время громкую славу и признание. Вячеслав Иванов – один из «старших» символистов, критик с непререкаемым авторитетом и учитель молодых поэтов, в числе которых были Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам. «Стихийный гений» Константин Бальмонт – еще один из «старших» символистов; безупречный строгий реалист Бунин – почетный академик с 1909 года; «король поэтов» Игорь Северянин; два юмориста и сатирика – Саша Черный и Дон-Аминадо, которым журнал «Сатирикон» (СПб., 1908–1914) во многом обязан своей популярностью. Для всех них, исключая Бунина, время расцвета и восторженного признания осталось в прошлом, но творческий путь продолжался. Всем им пришлось в чем-то меняться, и некоторым это пошло на пользу. В литературной жизни русской эмиграции почти все они продолжали играть важную роль.

В сборнике нет стихов Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, которых тоже можно считать мэтрами в поэзии Серебряного века. В русском Париже, как прежде в Петербурге, они собирали у себя писателей, поэтов и художников, создав кружок «Зеленая лампа» (отсылка к пушкинской эпохе). Однако критические статьи и проза этих авторов, их участие в общественной жизни гораздо значительнее стихов, созданных в эмиграции. Не помещаем мы и стихи Марины Цветаевой: они уже давно и прочно вошли в культурный обиход по нашу сторону границ, их нет нужды «открывать» для читателей.

Сборник можно было бы составить по географическому принципу. Эмигранты первой волны покидали Россию разными путями, и таким образом возникло несколько центров русской культурной жизни за рубежом. Из Константинополя, куда с Белой армией бежали сотни тысяч людей, эмигранты потоками растеклись по странам, где принимали русских людей: в Югославию, Болгарию, Чехословакию, – там была возможность выжить и даже получить образование. Многие оказались в Аргентине – в основном казаки, готовые работать на земле. Для тех, кто уезжал или бежал прямиком на Запад, на какое-то время прибежищем стал Берлин; для тех, кто оказался на Востоке, – Шанхай и Харбин. Совсем немногие из этой волны до начала Второй мировой войны смогли добраться до США, но и там были свои литературные кружки и русские издания. Однако такое распределение материала не помогло бы создать цельную картину.

За мэтрами Серебряного века следуют авторы, которые начали печататься еще до революции, но по-настоящему состоялись только в эмиграции. Двое из них оспаривали титул лучшего поэта русского зарубежья – это Владислав Ходасевич и Георгий Иванов. Другие менее у нас известны, но в стихах каждого присутствует неповторимое своеобразие – при том, что темы их стихов во многом схожи. Все они пишут об утраченной России и пытаются осмыслить эмигрантскую судьбу. В их творчестве еще слышны отзвуки Серебряного века, но есть и поиск новых форм: это заметно и в последних стихах Владислава Ходасевича, и в поздних, уже послевоенных стихах Георгия Иванова.

Среди поэтов этого поколения несколько авторов выделяются не столько литературной, сколько человеческой судьбой. Авторы, о которых шла речь ранее, были свидетелями трагических событий, но стихи писали и те, кто в этих событиях активно участвовал. Среди воинов Белого движения были настоящие поэты: казаки Николай Туроверов и Александр Перфильев и «русский финн» Иван Савин (Саволайнен). Особое место среди них занимает мать Мария – Елизавета Юрьевна Скобцова, поэт Серебряного века. Во время Второй мировой войны мать Мария погибла в концлагере, так же как Раиса Блох и Юрий Мандельштам, чьи стихи включены в этот сборник.

В 1930-е годы жизнь русского Парижа была насыщенной событиями, яркой и внешне даже праздничной. Леонид Зуров, писатель, человек, близкий к семье Бунина, назвал Париж этих лет «веселым» для русской эмиграции и «жадным» и описывал его так:

«Казалось, зарубежные силы неисчерпаемы… Встречи художников на Монпарнасе, вечера в зале Лас-Каз, толстый литературный журнал, две независимые ежедневные газеты, много издательств. Центр зарубежной эмиграции. Шаляпин, Рахманинов, Глазунов, Коровин, Сомов, Бенуа… Куприн, Зайцев, Ремизов, Шмелев, Алданов и Мережковские… Множество всевозможных союзов, землячеств и объединений. Эмигранты Москвы, Петрограда, Киева, Харькова и Одессы. Живая история старой жизни, революции, Гражданской войны и всех эвакуаций. Рестораны, перекочевавшие из Константинополя, цыгане, которые певали у Яра и в Новой Деревне. Все бодры, полны надежд и возбуждения. Зима. Литературный сезон. <…> Елисейские Поля играли всеми огнями, легкое зарево стояло в небе. Ветер волновал пламя под Триумфальной аркой»[1]. Однако далеко не все прекрасно себя чувствовали в этом Париже. Чуткий Александр Вертинский – поэт и актер, исполнитель собственных «песенок» – переживал ту же эпоху как мучительный надрыв и чувствовал в общем веселье фальшь: за ним часто скрывалось отчаянье.