– Нос там, – приоткрыв дверь, уважительно, выделяя слова, сообщил он. – Уж ругается, все дожидается вас. Вы же из милиции?

– Я.

Тот самый «Нос»! Раз Полина дала мне возможности, я решил, что их упускать не стоит.

Заглянув в кабинет, я увидел у окна человека с носом самым обычным. Среднего роста, худой. Лицо в резких морщинах. Кудрявые плотные волосы седеют на висках.

– Август Ипполитович Багров. Главный парфюмер, – пояснил работник.

Поэтому Нос! Ясно.

– Так-то он из французов, на самом деле БакрО, но уж переиначили, – прибавил мой провожатый.

С порога, только я успел представиться, парфюмер рассерженно заговорил, что проторчал тут больше двух часов, что мог бы провести это время на производстве, упомянув то ли партию чего-то срочного, то ли важные пробы. Я, как мог, спокойно заметил, что мы обязаны всех опросить.

– Как вы несомненно знаете, на фабрике произошел…

– Несчастный случай? – Он перебил меня и замолчал выжидательно.

– Инцидент, – ответил я осторожно. – Почему думаете, что несчастный случай?

– Производство. Всякое может случиться.

Не разуверяя его, я перешел к стандартным вопросам. Нос, так я называл его про себя, для краткости, отвечал неохотно, стараясь выяснить, что именно произошло. Показался скрытным, высокомерным. Но лучше он, чем увертливая Зина. Все же он дал свой «портрет» убитого, очевидно предвзятый и скупой на детали.

– Что за человек, по-вашему, был Кулагин?

– Не могу вам сказать. – Нос отвечал преувеличенно любезно. – Я не знал его близко.

– Как так? Работали вместе. Он директор, вы – главный парфюмер.

– Товарища Кулагина создание ароматов, моя главная задача, интересовало в крайне малой степени.

– Не слишком верится…

– Ваше право.

– Его кабинет заставлен образцами продукции. В первую очередь духами. И в разработке нового аромата он принимал непосредственное участие.

– Насчет участия – возможно. Но только в части отчетов о победах, показателях. Ну, и конечно, он любил представлять нашу продукцию в кругах, скажем… светской большевистской Москвы, это верно.

– Вам он не нравился.

– Помилуйте, я просто отвечаю на ваш вопрос. С чего бы…

– Это вы мне скажите. Повздорили накануне, верно?

Пальцы его задвигались. Нос на манер слепого машинально касался то одного, то другого предмета на столе. Но голос оставался ровным:

– Не верно. Если я должен отчитываться…

Я молчал.

– Меня обвиняют? В чем именно? А если я, допустим, напишу жалобу…

Я начинал всерьез уставать от этих разговоров.

– Тогда, мы, допустим, задержим вас еще на несколько часов и опросим после остальных работников. Имеем право.

Он скривился, как от зубной боли, желчно бросил:

– О, это просто великолепно! Отрывать меня от дела именно сейчас!

– Странно рассуждаете, ведь причина не пустяковая. Человек умер, ваш коллега.

– Прискорбно, несомненно. Но я не Господь Бог, жизнью и смертью не распоряжаюсь. Для покойного Кулагина поделать уже ничего не могу, – он взял себя в руки и говорил спокойно. – А вот производство, которое под моей ответственностью, не останавливалось ни на день! Раньше, до того, как наступил всеобщий социализм.

– Кое-что вы сделать можете, согласитесь? Например, не запираться сейчас. Чем быстрее мы разберемся, тем лучше для всех. А вы уходите от ответов на рядовые вопросы. Заставляете меня думать, будто что-то утаиваете. Это играет против вас.

– Выбрали задушевный тон… Ладно. Я знаю, кто вам сказал о наших спорах. Но она, – Нос подчеркнул тоном «она», – преувеличивает. В них ничего особенного нет. – И продолжил спокойно: – Все наши споры касались работы. Нравился он мне или нет, не имело значения. В части производства мы находили компромисс. И доказательство тому то, что я – все еще на своей должности. Накануне же… Какое время вас интересует? – переспросил он.

– Ну, скажем…

Я обозначил временной промежуток максимально широко.

– Хорошо! Так вот, накануне я с ним не встречался и повздорить не мог. Я был в отъезде, в Петрограде.

– Вернулись вечерним поездом?

Он, показалось, замялся, но ответил быстро:

– На фабрику я пришел сегодня утром.

Увидев, что я делаю пометку в записях, прибавил:

– Мне были выписаны суточные. Поездка служебная. Можете проверить.

– Вернувшись домой, чем были заняты?

– Спал. У меня, знаете ли, престранная привычка спать по ночам! – Он говорил теперь уверенно, настойчиво. – Я отлично понимаю, что раз здесь товарищ Жемчужная – я видел из окна ее автомобиль, – то дело, очевидно, не только в смерти Кулагина. Все бумаги в его кабинете целы? Мне нужно их посмотреть. Я смогу понять, если что-то пропало.

– Несомненно. Я сам хотел просить вас о том же. Но пока расскажите мне об обстановке на фабрике в последние, скажем, несколько недель. Кулагин не упоминал о новых людях, предложениях, может, знакомствах? Изменилось что-то в его поведении, настроении?

Он пожал плечами.

– Я уже говорил, отношений, помимо рабочих, я с ним не поддерживал. Спросите Демина. А лучше Зину, – усмехнулся Нос. И вдруг поднялся. – Это все, что я могу сказать. Вы хотели познакомиться с производством? Я покажу.

Нос молча зашагал по бесконечным коридорам. Я, чтобы запомнить дорогу, считал про себя повороты. Фабрика оказалась даже больше, чем я думал. Линии улиц. Широкие двери корпусов, часто соединенных между собой. Пожалуй, если бы сюда проникли чужие, то легко бы затерялись. Мы прошли через склады. Парфюмерные запахи здесь были совсем слабыми. Пахло пылью и краской. Нос часто останавливался, заговаривал с рабочими, которые обвязывали бечевой коробки. Миновав неясного назначения постройки, наконец вышли к корпусу мыловаренного завода – одноэтажному узкому зданию под треугольной крышей. Внутри, напротив высоких окон, выстроились чаны, встроенные в пол, широкие, с низкими бортами. В них изготавливают жидкое хозяйственное мыло и «мыло холщовое» для стирки, пояснил Нос на ходу. Здесь запахи были вязкими, густыми.

– Сколько работников на фабрике?

Он, вынырнув из раздумий, ответил:

– Мы нанимаем сезонных разнорабочих, но навскидку, может, человек пятьсот. Или больше. Хотите точную цифру? Ее даст Демин. Цифры – его мания, к тому же он из тех, кому надо знать все.

Он потянул на себя неприметную дверь.

– Давайте пройдем здесь, будет короче. Цех выделки коробок. До семнадцатого года на фабрике трудилось около двух тысяч рабочих и служащих. А сейчас, поскольку рабочих меньше, а мастеров и вовсе сложно сыскать, то, конечно, не все цеха и заводы действуют в полную силу. Полагаю, – он обернулся и произнес, сощурившись, – и вы пользуетесь нашей продукцией.

– Самым простым одеколоном, – отчего-то я принялся оправдываться. Но тут же отметил: – А вы энтузиаст своего дела.

Нос удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Ведь буквально из каморки, едва ли не подвала, выросла такая фабричная глыба! Магазины на Никольской, на Китай-городе, на Биржевой площади… А потом уж крупнейшее предприятие не только в России… В Европе! Энергичнейший коммерсант был основатель фабрики!

Рекламу продукции фабрики тогда еще товарищества «Трокаръ и Ко» в бывшей империи знали все. В каждой аптеке на стенах красовались плакаты: барышня в тюле и розах. Ассортимент и новинки печатали на расписании трамваев. А сам основатель значился на рекламах как изобретатель цветочного о-де-колона. Этикетка гласила, что о-де-колон «можно получать во всех городах России!», а употреблять «как духи, туалетную воду и курения» [6]. Фонтан о-де-колона бил на выставке выше среднего роста человека, а заголовки газет гремели – эпатаж, шик, чудо из сказки о царе Салтане! Дорогой парфюм стоял на столиках у дам. Но были и простые духи, и глицериновое мыло, и пудра, на любой кошелек.