Он лежал, зажмурившись, не замечая выползающих из-под ресниц и медленно стекающих по лицу слёз.

– Старшая Мать, – опасливым шёпотом спросила всунувшаяся в дверь Трёпка, – чего это он?

– Не твоего ума дело, – не оборачиваясь, ответила Нянька, озабоченно вглядываясь в его лицо. – Брысь отседова.

Трёпка послушно исчезла.

Нянька мягко погладила ему спутанные прилипшие ко лбу волосы, потемневшие от пота.

– Ну чего ты, сынок, – совсем тихо заговорила она. – Дома ты, среди своих, вернулся ты, домой вернулся, к своим пришёл. Долгой дорога была, устал, умучился, зато дошёл. Наш ты, как есть наш, что там было, то прошло, было да сплыло, водой унесло…

Слова доносились смутно, он даже не понимал их, но вслушиваться, вникать, не было сил, а они и такими, неразборчивыми, снимали боль, делали её далёкой и слабой. И подчиняясь их мягкой, но властной силе, он расслабился и вздохнул, засыпая.

Нянька выпрямилась и покачала головой.

– Старшая Мать, – тихо сказала стоявшая за её спиной Большуха, – а с Джаддом-то так же было.

– То-то и оно, – кивнула Нянька. – И шрамы такие же. Через одно, видно, прошли. Молчи об этом.

Большуха понимающе кивнула.

– Что сам захочет, то и скажет.

Он спал и снова во сне проходил свой путь от Коргцита до тёплой печки в лесной избушке. И блаженное незнакомое чувство покоя и безопасности окутывало его тёплым мягким коконом. Временами он почти просыпался, видел склонённое над ним смутно знакомое женское лицо и успокоенно засыпал опять. Он… дома, среди своих, где всё поймут и простят…

Потом Гаор проснулся, вернее, его разбудили. На оправку и ужин. Он машинально сквозь сон проделал всё предписанное и снова заснул. Уже без снов. Хотя… может, и снилось что-то, но он этого уже не сознавал.

– Очунелся? – спросила, стоя над ним, Большуха.

– Вернулся, – поправила её Нянька. – Теперь ему ещё надо всё в памяти по-доброму уложить.

– Значит, до лета себя искать будет, – кивнула Большуха.

– Не меньше, – согласилась Нянька. – А завтра со всеми пускай садится. И двор там метёт.

– Ну да, силы-то нет. Ослабел.

– Ослабнешь, как по его дороге пройдёшь, – сердито сказала Нянька. – Скажи там, чтоб не теребили его, сам пусть говорит.

– Посидеть с ним? – предложила Большуха.

– Можно, – после недолгого раздумья согласилась Нянька. – Только Красаву не сажай, полезет о Лутошке спрашивать, а ему рано ещё об этом.

– Думашь и его?… – испуганно не закончила вопрос Большуха.

– А кто знает, – вздохнула Нянька, – шли они вместях, если оба там были… вернулся-то он один.

Их голоса доносились до него, но слов он не понимал и не хотел понимать.

И снова Гаор проснулся уже посреди ночи и не сразу сообразил, где он, что с ним и что разбудило. Было тихо особой, ночной тишиной. Под потолком горела лампочка, а у его изголовья сидела и спала сидя женщина. «Балуша, – не сразу вспомнил он её имя, – чего она спать не идёт?» Он осторожно шевельнулся, высвобождая руки. Она сразу вздрогнула и подняла голову.

– Проснулся никак? Чего тебе? Попить дать? – голос у неё был по-сонному хриплым.

Гаор медленно покачал головой и стал выпутываться из одеяла.

– А, – сообразила Балуша, – ну, давай помогу.

– Я… сам, – попробовал он возразить.

Но, разумеется, его не послушали, чему он, хотя щёки загорелись от стыда, даже обрадовался: бессильное тело не подчинялось, и до уборной он бы попросту не дошёл. Укладывая его обратно в постель и тщательно подтыкая одеяло под ноги и с боков, Балуша утешающе сказала:

– А ты не стыдись. Мы вас во всяких видах видали. Вот оклемаешься, в силу войдёшь, тогда и о сраме будешь думать. А худо когда, то и сраму нету.

Под её утешение он и заснул.

Балуша посмотрела на его бледное осунувшееся лицо и сокрушённо покачала головой. Ну, надо же к каким сволочам попал, чтоб такого мужика и так уработать вусмерть, а завтра ему уже хоть на какую, но работу встать надо, чтоб к хозяйскому возвращению здоровым смотрелся. Посидеть с ним, или уж не надо, вроде до утра не проснётся?

И словно услышав её сомнения, в повалушу вошла Большуха. Пощупала лоб Рыжему и распорядилась.

– Спать ступай.

– И то, – зевнула, пришлёпнув себе рот ладошкой, Балуша.

Они вышли, погасив за собой свет, с чуток постояли в коридоре, слушая его дыхание и разошлись по своим повалушам.

Смутно сквозь сон Гаор ощутил, что остался один и осторожно приоткрыл глаза. Прозрачная, словно подсвеченная чем-то темнота… Он повернул голову, слегка приподнялся на локтях… Да, окно. И из окна свет, холодный свет лунной зимней ночи. Гаор откинулся на подушку, перевёл дыхание. Сердце часто билось о рёбра. Таким слабым он был… да, тогда в госпитале, после капельниц и переливания крови… Ну и дальше что? И сам себе ответил. А ничего. Через декаду или две, или полсезона, эта сволочь вернётся за ним. Старшая Мать сказала, что откупили… Нет, из «Орлиного Гнезда» не продают. И из Королевской Долины. Только если как Новенького, в пресс-камеру, как патриотический долг… Так… о чём думал? А, вот оно! Да, пока жить, чтоб не газовня, не утилизация, чтобы… дождаться своего шанса. А когда сволочь заберёт, то уже не ждать и не тянуть, а сразу, на полной скорости вмазаться во что-нибудь попрочнее, чтоб наповал, чтоб не ушёл. В машине их двое, так что дегфеда быть не должно, а если по-умному, то и не догадаются, что авария не случайна, хорошо, что сволочуга любит гонять, поплёвывая на правила и законы. Но… нет, врать остальным не будет. Спросят – скажет правду, а там, как они решат, убьют – так убьют. Они в своём праве.

Гаор медленно, в три приёма повернулся набок и успокоенно закрыл глаза. Он решил, а там… ты ли к Огню, Огонь ли к тебе, а встречи не миновать. И заснул окончательно.

* * *

572 год

Зима

4 декада

5 день

Новый год есть Новый год. Весёлая суматошная круговерть праздничной декады: угощаешь и поздравляешь ты, угощают и поздравляют тебя, нарядные дома и улицы, заполненные нарядными и весёлыми людьми… Все мы люди, все хотим праздника, веселья, отдыха… Как год встретишь, так его и проживёшь. И в каких бы чинах и званиях ты ни был, где бы ни работал, в праздник хочется видеть только нарядную, открытую всем сторону жизни, а не её изнанку.

В общем и целом, лейтенант Политического Управления Нурган Ремниш был доволен прошедшим праздником, хотя его ведомство работает круглогодично и круглосуточно, но в праздничную декаду по особому графику и распорядку, что тоже традиционно. Всё намеченное на эти четыре полностью праздничных дня – и личное, и служебное – удалось осуществить и даже без особого напряжения сил. Что значит правильно проведённая подготовительная стадия. Сама операция длится считанные периоды, иногда даже доли или мгновения, а подготовка занимает декады, сезоны, а то и годы. И чем длительнее и продуманнее подготовка, тем скорее и успешнее операция. Теперь главное – не спешить. Всё должно быть естественно, любая спешка вызовет подозрения. Не потому что кто-то хочет навредить или помешать, а потому, что все всегда всех подозревают и любое отклонение… ладно, это входит в условия работы, как говорит в таких случаях Норн: «За это тебе и платят», – и весьма неплохо, и ещё куча всяких благ, льгот и привилегий, и… ладно, об этом тоже не будем. А сегодня пятый день – середина праздничной декады и по графику – рабочий.

Нурган ещё раз просмотрел только что написанный план на сегодня, вырвал лист из бювара и сжёг в пепельнице, она же чаша для возжиганий. Так что кощунствует он или благочестиво молится… на усмотрение зрителя. Бювар новый, подаренный Норном. Норн каждый год ему такой дарит, большой, в обложке из натуральной кожи с эмблемой фирмы – тремя сплетёнными в пирамиду кольцами – в правом верхнем углу, с числом страниц по количеству дней и твёрдым пластиковым листом-подложкой, чтобы написанное не проступало на следующих листах. Брат знает его вкусы и запросы. В отличие от Нирганайна. Хотя в этом году брат-Наследник себя превзошёл: разорился на письменный настольный прибор, дорогую подделку под старину из камня, хрусталя и бронзы, сплошные щиты, мечи и прочие… аллегории.