— Доброго отдыха, Мадо! Вы там загорайте…
— Доброго отдыха, Оливье. Свидимся в конце сентября…
Водитель такси опустил сигнальный флажок, означающий, что машина занята. А отъехав, он высунул руку в боковое стекло и опустил вниз указательный палец. Мадо приникла к заднему окну, приветливо помахала на прощанье, поправила шляпу, и вот уже мальчик потерял ее из виду.
«Доброго отдыха, Мадо, вы там загорайте…» Вот и еще один отъезд! Почему лето всех обращает в бегство?! Ребенок мысленно пересчитал тех, кто остался в городе: Бугра, Альбертина, Люсьен, Элоди и Жан, и решил, что им здорово повезло. После смерти матери любой уход с этой улицы казался ему опасным. Интуитивно Оливье чувствовал, что не увидит больше своих друзей, но представить себе это не мог — настолько это казалось ему чудовищным.
Мадам Громаляр, с метелкой из прутьев в руках, гнала какую-то собаку с желтыми пятнами, замаравшую перед ее подъездом тротуар — теперь по нему тек ручеек. Анатоль менял шины на своем гоночном велосипеде. «Кошерный» мясник скоблил резаком колоду, на которой разделывают тушу. Прачка вынимала косточки из слив — она затеяла печь торт. Прошел какой-то человек, держа под мышкой футляр для саксофона. Перед входом в дом номер 75 упало несколько капель воды: хозяйка отряхнула в окно корзинку, в которой она промывала салат.
В винной лавке Ахилла Хаузера на стекле витрины белой краской было написано: Вино 10 градусов, Вино 11 градусов, Сент-Эмильон, Антр де Мер, Грав, Мостаганем, Корбьер, Вуврей, Макон, Бургей, Пуйи, Божоле, Монбазийяк… Оливье с нежностью вспомнил Элоди, которая так любила белое сладковатое вино. Когда она пила, глаза у нее блестели, как будто от слез, но нет, наоборот, вино вызывало у нее веселый смех, она становилась такой разговорчивой. Оливье порылся в одном из двух своих спичечных коробков — в том, что заменял ему кошелек, — но там осталось лишь несколько мелких монет с дырками.
Оглобли ручной тележки из лавки «Лес и уголь» отбрасывали тень на тротуар. Оливье забавлялся, подталкивая тележку, но угольщик мощным овернским басом велел ему убираться. И мальчишка звонко запел:
— Что же мне делать, что же мне делать…
Спустившись по улице до кафе «Ориенталь», он опрокинул ящичек игрушечного подъемного крана, но тут уже не было зеленых конфеток: значит, до него сюда забрался другой ребенок. Поскольку кассирша очень строго посмотрела на Оливье, он попросил у нее коробок шведских спичек и пачку «High Life» (он произнес «хишлив» — на французский манер). Ему не хватило на эти покупки одного су, но женщина сказала: «Достаточно». И Оливье ушел, громко выкрикнув «До свиданья, дамы и господа!» — однако ему никто не ответил.
Оливье не открывал сигарет, пока не дошел до окна Альбертины: он знал, что она ему сделает не слишком приятное внушение, но это было лучше, чем молчание или скука. В то время как он закуривал сигарету, втянув, а потом надув щеки, чтобы побыстрее выпустить дым, окно распахнулось, и Альбертина, кутаясь в халат, заявила:
— А я тебя видела!
— Конечно, — сказал Оливье, — я этого и хотел.
— Хорош, нечего сказать! А ну дай-ка одну мне!
Оливье протянул ей пачку, в которую она засунула свои толстые, точно сосиски, пальцы, потом чиркнул спичкой и поднес ей огонек. И они посмотрели друг на друга, как близкие люди, у которых столько общих воспоминаний.
— Ну что, — сказала Альбертина, — укатили все твои приятели? А ты тут куришь… Хорош!
Минутку они молча курили, потом Альбертина вспомнила: «А моя утюжка?» — и закрыла окно.
Оливье отошел на несколько шагов. Он смотрел на полированные ставни галантерейного магазина. Печатей на них уже не было, они блестели, как и во времена Виржини. Это ему было приятно, но мальчик подумал: «Кто же их вымыл?» Потом он заметил печатное объявление: Насчет продажи обращаться не через эту дверь! Оказывается, следовало идти сперва к нотариусу на улицу Ром. Ребенок этой фразы не понял, он полагал, что объявление извещало, что дверь продаваться не будет, но тогда зачем вообще к кому бы то ни было обращаться?
Вкус сигареты Оливье не понравился. А купил он эту пачку потому, что она напомнила ему день, когда вдвоем с Бугра они разливали вино по бутылкам. Сигарету он бросил в канавку. Может, какой-нибудь бродяга подберет окурок, а возможно, он догорит сам собой. Если вода не унесет его в канализационный сток.
*
Приближалось 15 августа, и Оливье собирался писать своей бабушке в Сог — ведь это был праздник святой Марии. Люди все повторяли: «Ну и жарища!» — как будто от этого утверждения на них повеет прохладой. И еще добавляли: «Прямо Каникюль!»[18] — даже не всегда понимая, что это слово означает.
В бистро «Трансатлантик» Эрнест непрерывно торговал бочковым пивом — многие покупатели приходили за ним с литровыми бидончиками, а молодые рассыльные тянули пиво прямо из бутылок, взбалтывая его, чтобы поднялась пена. В самом конце улицы домохозяйки покупали пиленый лед, который продавался с грузовой машины «Парижский холодильник», и дети сосали ледяные осколки, слишком большие для их маленьких ртов.
Жан уже неделю работал в цехе цинкографии газеты «Матэн», и Элоди излагала свои планы на будущее, начиная каждый раз со слов: «Теперь, когда у тебя есть служба…» В субботу Жан принес бумажный конверт и торжественно вручил его Элоди: это было его первое жалованье на новом месте. Они принялись плясать, и Жан напевал «Поговорим немного о Париже…» Кузен заметил улыбку Оливье, снял кепку, кинул ее на диван и в замешательстве почесал голову.
— Ты бы не ходил сегодня шляться по улицам, потому что… Элоди готовит не обед, а королевский пир!
И в самом деле, кузина все утро не выходила из кухни, откуда неслись чудесные запахи тимьяна и лаврового листа. Стол был накрыт на троих, причем каждый прибор имел две тарелки и две рюмочки. Салфетки были свернуты в форме епископской митры. Маленькие хлебцы из лучшей муки высовывались из-под складок салфетки. Элоди внесла бутылку белого вина, завернутую во влажное полотенце. Луч солнышка согревал бутылку вина «Ветряная мельница», стоявшую на подоконнике…
Жан ходил из комнаты в кухню и обратно. Он вдруг вынул из кармана детский журнальчик «Эпатан» и бросил его Оливье, сказав: «Ах, я и забыл совсем»… Оливье принялся разглядывать смеющиеся физиономии героев комикса «Пье-Никеле» и читать подписи под картинками.
А его кузены о чем-то шептались. Уже давно они не были такими веселыми. Оливье радовался этому и улыбался. Он оторвался от своего журнала и посмотрел на стол, покрытый скатертью в цветах, на красиво расставленные приборы, на буфетик и его сияющую мраморную доску, на нарядный камин — на нем стояла хрустальная ваза с полевыми цветами. Солнечный лучик, упавший на стол, как бы рассек его пополам. Все казалось таким светлым!