Когда мальчик добрел до кафе Пьерроза, его страх перешел в настоящую панику. Проехал грузовичок с рычащим мотором, и Оливье бросился к ближайшим воротам. Потом он перебежал на противоположную сторону улицы, чтоб спрятаться от пьяницы, идущего нетвердой походкой. Перекресток казался ему зловещим, таящим тьму опасностей, будто за каждым деревом, за любым фонарем укрывались его враги. До самой квартиры своих кузенов Оливье пробирался петляя и прячась.
Он трижды нажал на кнопку звонка, прежде чем привратница открыла дверь, а захлопнув ее за собой, задрожал. Он стоял в темноте, не решаясь зажечь свет, боясь его грубой яркости. Прижавшись спиной к мозаичной стенке, Оливье сжимал в руке коробок шведских спичек и медленно приходил в себя. Потом поднялся по лестнице, зажигая спички одну за другой. Последняя спичка обожгла ему пальцы, и он ощупью шел во мраке, пока не засунул руку под коврик и не нашел ключ.
Когда наконец Оливье очутился в комнате, он сел на диван и пошарил рукой по полу, чтоб поискать свой школьный ранец и тронуть его кожаную поверхность, затем затих и сжал ладонями голову. Ему страстно хотелось броситься в спальню Жана и Элоди, лечь рядом, попросить у них помощи, рассказать о тысяче безумных мыслей, которые подавляли его, ибо он не мог сам с ними справиться.
Нет, он не излечился еще от своего горя. Неужели его снова будут терзать кошмары? Неужели опять появится эта женщина, окутанная черными вуалями? Виржини возникла перед ним холодная, мертвенно-бледная, с разметавшимися волосами. Оливье сдернул простыни с дивана и как был в одежде зарылся в них. Он закрыл голову сверху подушкой и, закопавшись в укрытье, так и лежал, словно ежик. Затаив дыхание, ребенок почувствовал, что все его тело сотрясает дрожь.
*
Но на следующее утро опять светило солнце, рядом с диваном Оливье стояла Элоди в своем цветастом платьице, она его расталкивала и с красивым звонким акцентом, еще полным деревенской свежести, повторяла:
— Эй! Пора! Этот парень превратился в такого лентяя! С тех пор, как он прогуливается с принцессами… Эй! Ленивец, тебя придется поднять. Твой кузен уже давно ушел.
Вчерашние страхи испарились. И вот он сидит за столом, за большой чашкой кофе с молоком, обмакивает в него тартинку с маслом, и желтые глазки жира плавают на поверхности. Оливье слегка отупел, как бывает на следующий день после праздника, он смотрит на все кругом осоловелым взглядом.
Все кажется ему удивительным — он моется, влезает в короткие штанишки, расправляет в шкафу свой измятый костюмчик, выслушивает упреки Элоди и вот уже думает, что скоро пойдет играть с дружками.
Вместе с Лулу и Капдевером они попадают в разгар ярмарочного празднества, разлившегося по бульварам от площади Анвер до Батиньоль. Лулу, у которого деньжата водятся, угощает своих друзей превкусными, сочащимися жиром голландскими оладьями, их продают в белых бумажных фунтиках. Потом ребята участвуют в двух партиях японского бильярда и покупают себе «папашину бороду» — сладкое розовое лакомство, прилипающее к губам.
Им ужасно хочется залезть в механические сталкивающиеся между собой автомобильчики, но приходится довольствоваться разглядыванием катающихся взрослых, делать вид, будто сам крутишь баранку, и еще передразнивать служителей, ловко перебегающих от одной машинки к другой, чтоб взимать плату. Ребята торжественно обещают друг другу, что, когда станут взрослыми, они слова придут на ярмарку и, поскольку будут чуть богаче, позволят себе любые развлечения: и балаганы, где показывают монстров, и павильоны восточных танцовщиц, и сеансы бокса и борьбы, и умопомрачительные путешествия в вагонетках с опрокидывающимся кузовом среди ледяных лабиринтов. Но пока они могут пользоваться только бесплатными удовольствиями ярмарки: смотреть на фокусников, на сценки, разыгрываемые для публики, на игры, в которых участвуют другие.
Всех троих тянуло к различным забавам. Лулу привлекали игры, связанные с ловкостью и сноровкой — тир с его мишенями, глиняными трубками, аттракцион, где можно запустить мячом в забавные фигурки жениха и невесты, или подцепить целлулоидную утку с помощью кольца на удочке, или просто пострелять из лука. Капдевер, горделиво поглаживая рукой свой ежик, останавливался рядом с боксером, гигантским негром, у которого на животе висела кожаная подушка, а на груди — циферблат, оценивающий силу наносимых ударов; когда-нибудь и он, Капдевер, выдаст такой удар, что стрелка подскочит к зениту. А пока он только важно похаживал перед тяжелейшей повозкой, которую какие-то дюжие парни после долгих приготовлений вкатывали на деревянную горку, а потом оборачивались лицом к публике, чтоб убедиться в произведенном эффекте.
Оливье же интересовало все необычное, и он надолго замирал, глядя на старика в колониальном костюме и белом шлеме, который прогуливался, дымя трубочкой, пока укротитель рассказывал о повадках хищных зверей, сопровождая свои объяснения жестами гладиатора. Тут еще были ученые собаки, обезьяна на цепи, блошиные бега, какая-то девица в розовом трико, на плечах которой, словно меховая горжетка, висела длинная змея. В балагане гадалки на картах мадам Ирмы мальчик смотрел на попугаев, вытягивавших клювом маленький, сложенный вдвое билетик, и на двух девчонок, которые, забавляясь, читали, что там написано.
Ребята почти не говорили друг с другом, а только показывали пальцем на то, что казалось им примечательным. Все повидать было невозможно, и дети довольствовались разглядыванием грубо намалеванных афиш, сладкого месива, готовящегося на медном подносе, успевали заметить то жест мужчины, откидывающего ружейный ствол, чтоб выбросить пустую гильзу, то какой-то обрывок спектакля, тут же прерванного для вящего соблазна зрителей быстро задернутым занавесом. Дети возвращались домой, возбужденные всем виденным и тем, что к этому добавила их богатая фантазия.
Эта прогулка друзей — увы! — была последней. В следующую субботу ранним розовым утром Лулу, Капдевер и Рамели, окруженные родителями, уезжали (с чемоданчиками, в которых лежало меченное лиловыми чернилами белье) в детский лагерь, чтоб провести там каникулы. Они напоминали путешественников, отправляющихся навстречу опасной авантюре.
Оливье проводил своих друзей до самого автобуса, стоявшего перед школой на улице Шампионе. Там детей взяли под свое покровительство наставницы, которые тотчас навесили им на шею цепочку с голубой карточкой, указывающей имя и возраст.
«Нас за малышей принимают!» — запротестовал Лулу.
В ожидании отъезда Лулу, скрывая смутное беспокойство, нервно перекладывал свой чемоданчик из одной руки в другую. Оливье долго смотрел на его черные кудрявые волосы, на вздернутый нос и на губы, расползавшиеся в забавной усмешке. Капдевер повис на Лулу, как на спасательном круге. Самым спокойным выглядел Рамели, из кармана у него торчала маленькая губная гармоника. Наставницы, раздраженные бесконечными советами родителей, неистово хлопотали, распределяя детей по группам. Оливье встретил здесь и других товарищей по классу: толстого Бубуля с его непременным мешком, набитым провизией; Лабрусса, того самого, что недавно мазал его ваксой, — теперь он сделал вид, что не заметил Оливье, — Деляланда в школьном переднике и многих других, жаждавших познать радости летнего лагеря. Но они все уже забыли об Оливье — ведь он в их поездке не участвовал и потому стал посторонним. А мальчик глядел, как они целуют на прощанье родителей, толкаются, влезая в автобус, занимают свои места. Мыслями они были уже далеко, хотя автобус еще не отъехал. Вскоре их лица расплылись там, за стеклами, только двигались руки, как колышатся цветы на ветру. Но вот одно окно в автобусе раскрылось. Лулу наклонился, чтобы сказать: