— Что-то не видно этого инвалида несчастного, да вот того, которого Пауком прозвали.
И в самом деле, уже в течение нескольких дней Даниэль не приходил на свое обычное место, к стене галантерейного магазина.
— Может, он заболел? — предположила Альбертина.
Солдат, чтоб дети посмеялись, начал подражать артисту Виктору Буше в пьесе «Господни виноградники»: «Юбер, скажи мне, что ты меня любишь, или я лягу спать на циновку!»
Чуть погодя еще больший успех выпал на долю здоровенного верзилы по кличке Тюбик с клеем Анатоль, знать не знавший про «Дентоль». Он шел вверх по улице, красуясь в костюме велосипедиста-гонщика, с рукавом насоса, надетым наперекрест, и нашитым на спине квадратом с жирной девяткой и надписью: О.В.Б.Б. (что означало: Общество велосипедистов из Булон-Бийанкура), держа за середину руля свой гоночный велосипед. Велосипед трясся по мостовой, и его звонок все время позвякивал. Костистый, сутулый и кривоногий Анатоль жмурил глаза от солнца и смотрел куда-то вверх за горизонт, где вырисовывался холм Галибье. Он прислонил велосипед к тротуару и присел, видимо, в ожидании каких-то лестных слов бегло поглядывая по сторонам, в то время как граммофон разносил по всей улице мелодию английской песенки „That man I love”[10], исполняемой немного гнусавым, грустным голосом под аккомпанемент саксофона и приглушенной трупы.
Анатоль прекрасно знал, что вскоре появится какой-нибудь мальчишка и станет выпрашивать у него велосипед, чтобы разок прокатиться вокруг квартала, но он, безусловно, откажет, ссылаясь на то, что такой боевой копь — это как вечное перо или как женщина: их никогда не одалживают!
Первыми явились сюда сын Рамели, Джек Шлак, Лопес и Туджурьян, а за ними пришли Лулу и Оливье. Они стояли, засунув руки в карманы, любуясь этим чудом с выгнутым рулем, покрытым пластиком, и сиденьем, вытянутым, словно морда скакуна, потом отважились проверить, крепко ли затянуты гаечки, потрогали тормоза и даже пощупали пальцем, хорошо ли надуты шины. Анатоль согласился приподнять велосипед, чтобы каждый мог убедиться, какой он легкий, затем разгорелась дискуссия, в которой сравнивались достоинства участников шестидневной велосипедной гонки и спортсменов многодневного состязания «Тур де Франс», после чего все принялись сопоставлять сильные стороны чемпионов французских, бельгийских и итальянских. Под конец Анатоль показал свои спортивные туфли и продемонстрировал наилучшую позицию носка в предохранительном упоре на педалях.
— Может, и ты станешь чемпионом? — предположил Оливье.
Анатоль недавно завоевал шестое место среди двенадцати любителей, состязавшихся на Муниципальном велотреке, и считал, что он уже и теперь чемпион, поэтому лицо его приняло несколько таинственное и сдержанное выражение. Рамели заметил, что у машины отсутствует крыло, но это лишь вызвало у всех ироническую улыбку, а сам Анатоль от ответа уклонился. Потом он откусил кусочек сахару — всем известно, чемпионы поддерживают себя так в минуты усталости, — подтянулся, поддел плечом раму и с нежностью понес свою ношу, отныне ставшую для него самым главным в жизни.
«Найдется занятие и посерьезней» — было написано на лицах Лулу и Оливье, которые уже беззаботно насвистывали песенку «Кви-кви-кви», — сказал серый воробей», а за ней другую, про каменщика — «Привет стальным рукам, под солнцем загоревшим», которой их научил школьный учитель гимнастики.
Дойдя до улицы Ламбер, ребята остановились поглазеть на упряжку поставщика вин фирмы «Ашиль Хаузер», на его коней — серого в яблоках и буланого, жующих овес из покачивающихся полотняных мешков, подвешенных к их шеям. Ребята почувствовали сильный запах натруженных и неухоженных кляч. Серый в яблоках коняга пустил пенистую струю, тут же растекшуюся по тощей траве, что росла между камнями мостовой.
— Ну и одёр! — бросил Лулу, которого папаша как-то сводил на бега в Мезон-Лаффит.
Но эти загнанные лошади, такие худосочные, вызывающие жалость, страдающие одышкой, имели что-то общее с местными улицами, их облезлыми домами, щербатой мостовой, тусклыми фасадами зданий. Посыльный в кожаном переднике с шумом вытаскивал ящики со звенящими в них бутылками, взгромождал их на плечо и складывал штабелями на тротуаре. От посыльного тоже несло лошадью, но на нем хоть не было шор, которые придавали животным вид слепцов, прячущих свою слепоту за черными очками.
— Мсье, — спросил Оливье, — а как их зовут, ваших лошадей?
Человек тяжело вздохнул, плюнул на ладони, потер их и решил минутку передохнуть, опершись о свою повозку. Он несколько раз повторил про себя: «Как же их зовут, этих двух, как же их зовут?» — поскольку он недавно поступил на работу к виноторговцу. Но, желая показать, что он уже в курсе дела, ляпнул наугад:
— Вот этого — Брут, а вот того — Нерон.
— Да что ты чепуху городишь! — сказал Лулу.
Став на цыпочки, Оливье почесал лоб буланой лошади, раздвинув ей гриву, нависавшую бахромой на глаза. Потом он проводил Лулу до самого дома.
— Смотри, — воскликнул Лулу, — мамка спустила «флаг».
Это означало, что отец уже вернулся, а они ведь только что повстречали его желтое такси на улице Башле возле ручной повозки склада «Лес и уголь». Ребята попрощались.
— Ну, а ты-то знаешь, что она делает, твоя Мадо? — спросил вдруг Лулу.
— Нет, — холодно ответил Оливье, ожидая, что Лулу сейчас скажет что-нибудь грубое.
— Она шоферша такси.
Оливье постучал себя пальцем по лбу. Нет, этот Лулу совсем соскочил с винта. Разве существуют шоферши такси, таких нет!
— У тебя, видать, летучие мыши на каланче завелись, а?
— Без шуток, — ответил уязвленно Лулу. — Это отец сказал. Он знает все, мой отец. Не понимаешь, что ли, в его деле… А почему ей не быть шофершей такси? Есть ведь летчицы, и немало!
Оливье, оставшись один, прогуливался в полной растерянности. Значит, Мадо водит такси! В сущности, ему было скорее приятно услышать это. Оливье тут же представил себе, как все происходит: за Мадо приезжают в одном такси, чтоб доставить ее к другому такси, очень шикарному, красивому, обтекаемому, точно сигара, и она ведет его не спеша, положив локоть на спущенное стекло, такая же прелестная, как те дамы, которых фотографируют на конкурсах элегантных автомобилей.
*
Около еврейской мясной лавки Оливье рассматривал огородные плантации своего друга Рамели — фасоль и чечевица прорастали здесь во влажной гигроскопической вате, — как вдруг к нему подошла пожать руку девчонка, которую дети прозвали Итальяночкой. Эта четырнадцатилетняя девочка с кокетливыми локонами на висках, с подмазанными розовой помадой губами явно подражала «роковым» киноактрисам, и подростки всего квартала тискали ее по углам, нащупывая едва намечавшуюся грудь, лаская смуглую шею и черные кудри в надежде получить от нее нечто большее. И тальяночка предложила Оливье: