В канон воспитания состоятельного британца той поры входило зарубежное путешествие. В 20 лет Бенджамин, в сопровождении отца, предпринял странствие по континенту. Свои впечатления он излагал в письмах любимой сестре Сарре. Описания старых городов, великолепной природы, торжественных служб в католических храмах чередовались в них с восторгами по поводу европейской кухни и изысканных вин. Но не только созерцанию и чревоугодию предавался он. Плывя на пароходе по Рейну, юноша размышлял о карьере. Для возвышения необходимы три вещи: голубая кровь (чего нет, того нет); миллион фунтов стерлингов (тоже отсутствует) и гениальность (в наличии которой Диззи не сомневался). Возвратившись в Лондон, он решил заняться вторым условием, и пустился в биржевые спекуляции, но не только разорился, а залез в долги так глубоко, что в течение тридцати лет расплачивался с ними. В иные времена будущий премьер-министр неделями не высовывал носа из дома — прятался от кредиторов. Финансовое положение молодого Дизраэли было настолько аховым, что Мэри-Энн, вдова члена парламента Виндхэм-Льюиса, которой он сделал предложение, заподозрила его в корыстных намерениях. Сознаемся, на то были некоторые основания: она была на 12 лет старше жениха и не отличалась ни умом, ни красотой. Дизраэли горячо и искренно развеял ее черные мысли. Брак оказался долгим и счастливым. Много лет спустя после сватовства один не отличавшийся тактом знакомец поинтересовался у ставшего уже знаменитым политика, что же привязывает его к чудаковатой старушке. Дизраэли ответил: «То, что Вам неведомо — признательность».
Убедившись раз и навсегда, что коммерция — не его стезя, Дизраэли взял в руки перо — благо кредиторы обрекали его на домашний образ жизни. В тот самый день, когда ему исполнился 21 год, он завершил свой первый роман — «Вивиан Грей».
Не беремся судить о художественной ценности многочисленных творений Дизраэли-писателя; это дело литературоведов. Признаемся, что нынешнему читателю они представляются чрезмерно назидательными и скучновато-растянутыми. Вероятно, современники смотрели на них иначе. Автор размышлял по поводу судеб отечества и личности в нем. В «Вивиане Грее» он вывел честолюбца, удовлетворяющего свою страсть не служением отечеству, а в достижении карьеры. В этом смысле идеалом Дизраэли был Наполеон Бонапарт. Произведения Дизраэли содержали и критику существовавших в Великобритании кричащих противоречий между бедностью и богатством. Апогея эта струя достигла в самом значительном его романе — «Сибилла, или две нации» (1845 г.). Сам крылатый термин — «две нации» в рамках одной, — сошел в публицистику со страниц «Сибиллы». Многие читатели относили молодого Дизраэли к радикалам и последователям Байрона (о чем он сам громко заявлял). Ничего не было более далекого от истины. Душою Дизраэли прилепился в тому сословию, с которым не имел ничего общего ни по происхождению, ни по традициям, ни по воспитанию, — к аристократии. Он склонен был идеализировать обычаи и нравы «веселой, доброй, старой Англии», разоблачение зла у него было и поверхностным, и демагогическим.
По возвращении из путешествия домой наш герой вступил на стезю политики, и на собственном опыте убедился, что взобраться на ее Олимп (или, в английском варианте — усесться на передней скамье в палате общин, которую занимает правительство) куда как не просто для кустаря-одиночки, даже со способностями и амбициями. На выборах 1832 г. он впервые выступил как независимый кандидат. Но, провалившись четыре раза, осознал, что без поддержки крупной партии ему не обойтись. В 1835 г. он примкнул к тори, написав что-то вроде политического пропуска к ним в виде записки «В защиту английской конституции», в которой осуждал принципы философского утилитаризма, радикализма, воспевал «мудрость наших предков», значение традиций, «превосходство земельных интересов по сравнению с новым коммерциализмом», Англии времен джентльменов и йоменов над лихорадочным темпом жизни первой промышленной державы мира. На этого потомка иммигрантов с Ближнего Востока стали смотреть как на глашатая «сельской» (понимай — помещичьей) партии. Важное место в системе взглядов Дизраэли занимала англиканская церковь — «часть нашей истории, часть нашей жизни», хранительница обычаев и устоев.
Дизраэли прекращает чудачества в одежде, кричащие жилеты, цепи и браслеты исчезают из его гардероба; он отдает предпочтение традиционно-респектабельному черному цвету. Жена погашает его долги на сумму 13 тыс. ф. ст. (около 90 тыс. рублей); отец ссужает еще 10 тысяч — на покупку поместья; и вот Дизраэли — сквайр в графстве Бэкингемпшир.
Дизраэли так и мог бы остаться «заднескамеечником», ограничившись воспеванием добродетелей старины. На деле все сложилось иначе. Он обнаружил способность быстро реагировать на настроения избирателей (напомним, что к таковым тогда принадлежала тонкая имущая прослойка) как в масштабах округа, так и страны. Он разворачивает знамя «торийского демократизма» (сохранение традиционных институтов, консолидация империи, улучшение жизни народа); лэндлорды, менее связанные с пролетариатом, нежели промышленная буржуазия, могли позволить себе роскошь законодательных уступок в пользу рабочих. В 1867 г., будучи канцлером казначейства, Дизраэли убеждает своих коллег по кабинету о необходимости проведения избирательной реформы; право голоса получают домовладельцы и квартиросъемщики в городах, число избирателей возрастает втрое.
В 1874 г., на пороге семидесятилетия, Бенджамин Дизраэли становиться премьер-министром. Из романтически выглядевшего юноши он превратился в дряхлого старца, сотрясаемого приступами астмы, согбенного от ревматизма. Давно прошли времена, когда он почти сладострастно смаковал в письмах прелести французской кухни; теперь он в ужасе от «раблезианского обжорства» своих коллег. А на него лавиной обрушились общественные и светские обязанности — кабинет, обеды и ужины с избирателями; беседы с парламентариями — и опять же за обильно уснащенным столом; участие в официальных церемониях — в придворном платье, а порой и с государственным мечом в руках, под тяжестью которого дряхлый премьер чуть не качался, возведение в сан ректора нескольких университетов, сопровождаемое длительной и утомительной церемонией. Однажды Дизраэли выразил недоумение — почему это в Англии существует общество охраны ослов, а вот о здоровье и покое государственных мужей никто не печется? Отношения с королевой у него превосходные, можно сказать, сердечные. Дизраэли обнаружил у себя дар тонкой, всепроникающей лести. Викторию и Диззи сближала неприязнь к Гладстону, которого торийский лидер в частной переписке именовал не иначе как «архинегодяем», и которого Виктории могли навязать только суровые конституционные порядки. Королеву, женщину властную и ревниво относившуюся к своим прерогативам, выводили из себя его поучительный тон и ораторские приемы, с которыми он не расставался даже в личной беседе, а также систематическое навязывание неугодных ей лиц на посты министров. По словам биографа, Гладстон с бесконечным почтением противоречил каждому ее слову.
Иное дело — Дизраэли. Он публично заявлял в парламенте, что возглавляет правительство «милостью королевы»; он заверял Викторию, что высшей целью его жизни является исполнение ее желаний; он информировал ее о всех шагах кабинета. Он преподнес Виктории все свои сочинения; та, в качестве ответной любезности — рукопись «Страницы из дневника нашей жизни в горах»; Дизраэли обнаружил в сем творении «свежесть и благоухание» горных цветов и ветра. В разговоре он обронил фразу: «Мадам, мы, авторы…» Королева была польщена. Она усвоила привычку писать «своему дорогому Дизраэли» ежедневно и еженедельно присылать ему подарки, обычно цветы, весною — подснежники. С легкой руки Виктории было сочтено, что старец особо чтит этот цветок. И поныне в Великобритании существует «Лига подснежника», консервативная организация, созданная в честь и в память о Дизраэли.
В узком кругу премьер-министр определял свою тактику несколько иначе: «Никогда не возражать, ни в чем не противоречить, но кое-что забывать». Это помогало ему жить в полной гармонии с носительницей короны.
