Конечно же, личные симпатии лишь на поверхностный взгляд играли главенствующую роль в этом странном содружестве. Главным же являлось совпадение политических воззрений. Оба, и королева, и министр, молились на империю. Дизраэли выступал глашатаем имперской идеи. С его именем связаны две акции кардинального значения во имя укрепления короны, во владениях которой, по тогдашнему ходячему выражению, никогда не заходило солнце.
В 1869 г. знаменитый французский инженер Фердинанд Лессепс закончил, на костях египетских феллахов-крестьян, прорытие Суэцкого канала. Через несколько лет египетский хедив Измаил, славившийся своей расточительностью, пришел к выводу, что ему надо срочно расстаться с контрольным пакетом акций — иначе грозит разорение. Биржа предвкушала «сделку века» — появление 117 тыс. бумаг на астрономическую по тем временам сумму в 4 млн. фунтов стерлингов (28 миллионов рублей). Французские дельцы торговались, стремясь заполучить лакомый кусок подешевле. А Дизраэли действовал. 20 ноября переговоры французов с хедивом были прерваны. Британский министр финансов Ст. Норткот сообщил премьеру, что достать столь огромную сумму без предварительного согласия парламента невозможно. Тем не менее 24 ноября кабинет, по настоянию Дизраэли, согласился на покупку. Личный секретарь Дизраэли Монтегью Корри, дежуривший у дверей, немедленно отправился к главе британской ветви банка Ротшильдов, лорду Лионелу. Тот поинтересовался, когда же понадобятся деньги. «Завтра», — был ответ. 25 ноября контракт был подписан в Каире, а 26 — 117 тыс. акций помещены на хранение в британское генеральное консульство. Оставалось оформить операцию через парламент, что было нетрудно, ибо обе палаты и обе партии, и пресса разных направлений единодушно приветствовала «дерзкий и своевременный акт». Так в руки англичан перешла основная водная артерия, соединявшая метрополию с Индией. Французская печать обрушилась с градом упреков на своих неповоротливых финансистов, но было поздно: Суэц «уплыл» у них из под носа. Произошло это в 1876 г.
Таинственный Восток влек к себе молодого Дизраэли — тем более, что предки вышли оттуда. На гонорар, полученный от публикации «Вивиана Грея» и при дотации со стороны отца он совершил путешествие по Средиземноморью, все еще в экстравагантном обличье: он было одет то жителем Андалузии, то греческим пиратом, обзавелся громадной трубкой… Освободительная война греков в его письмах отзвука не получила, хотя он побывал в Янине и в Албании.
Нанес он визит и родине пращуров, Палестине. Евреев он считал избранной расой. Затем в историю вписали свои имена греки и римляне, а в его, Дизраэли, время — британцы, основавшие Империю. Ее интересы — превыше всего. Прочие, десятки, сотни народов, должны повиноваться. Места в истории им не предоставлялось.
В 1876 г. Дизраэли добился провозглашения королевы Виктории императрицей Индии. Возражения оппонентов, — что это не соответствует традиции, предписывающей именовать монархиню «только» королевой, были преодолены. 1 января 1877 г. в Дели толпа усыпанных драгоценностями раджей и затянутых в мундиры и фраки «англо-индусов», офицеров и чиновников колониальной администрации приветствовала Викторию как наследницу великих моголов (правда, в ее отсутствие).
Ближневосточные и балканские дела Дизраэли, уже не как романтик, а как политик, рассматривал в имперские очки. Здесь пролегали важнейшие коммуникации, соединявшие метрополию с ее жемчужиной, индийскими владениями. Проливы охранял союзник, превращавшийся в клиента державы Османов. Что могло быть удобнее? Он говорил в парламенте: «Я утверждаю безусловно, что сохранение территориальной целостности и независимости Османской империи поможет спасти Европу от бедствий, предотвратить наступление длительных войн и такое нарушение расстановки сил, которое скажется неблагоприятно на общем благосостоянии, и в этом заключается не только английский, но и общеевропейский интерес».
Турция постепенно задыхалась в дружеских британских объятиях — торговый договор 1838 г. делал свое дело; товары с клеймом «Мэйд ин Инглэнд» прочно заняли первое место в ее импорте. Страна погружалась в болото финансовой зависимости от держав Запада. Османским сановникам и самим султанам неведомы были опасные, даже губительные последствия государственного долга. К продуктивному использованию полученных займов они решительно не были готовы. Обнаружив, что перед ними раскрыты денежные закрома, они пустились во все тяжкие. Султан Абдул-Меджид питал разорительное для страны пристрастие к строительству дворцов. Его преемник Абдул-Азис был одержим идеей создания могучего военно-морского флота, и полученные миллионы растрачивались на строительство броненосцев.
А итог? К 1876 г. займов было заключено 14; задолженность по ним превысила 6 млрд, франков. Около половины государственного бюджета приходилась на выплату процентов по долгам и их погашение. Открытый в Стамбуле Оттоманский по названию и англо-французский по капиталу банк получил право эмиссии банкнот и посредничества в государственных финансовых операциях. Турецкое правительство по сути дела утратило контроль над финансами страны.
В 1875 г. Порта объявила частичное государственное банкротство, в течение пяти лет обязавшись выплачивать лишь половину долгов наличыми. Но и это обещание было сорвано: в апреле 1876 г., когда наступил срок очередного платежа, заимодавцы не получили ничего. Кредиторы в Англии, особенно мелкие и средние, вложившие свои средства в турецкие бумаги, ворчали. Но на государственном уровне отношения оставались безоблачными — Османская империя чем дальше тем больше превращалась в клиента Британской…
Лишь одно темное пятно, с точки зрения Лондона, омрачало их: непрекращавшиеся волнения подвластных Турции народов, стремившихся взломать стены темницы. Дизраэли не повезло: не прошло и года после его прихода к власти, как в 1875 г. Началось восстание в Боснии и Герцеговине. Жизненный опыт подсказывал ему, что заплатками реформ повстанцы не удовлетворятся, что целью их является полное освобождение. Вырисовывались и контуры решения: боснийцы тяготели к объединению с Сербией, герцеговинцы — с Черногорией. Летом 1875 г. оба эти княжества вступили в войну с Портой. Взволновалась общественность России, близко к сердцу принимавшая страдания южных славян, причем сочувствие это сразу же стало принимать действенные формы: активизировались славянские комитеты, собирались средства на вооружение сербам и черногорцам, снаряжались санитарные отряды, на театр военных действий потянулись добровольцы, причем в немалом числе (5 тысяч — в сербскую армию). Немало офицеров взяли отпуск из своих частей и отправились воевать на Балканы; правительство, считаясь с настроениями общественности, сохранило им звания и выслугу лет в русской армии.
Зашевелилась европейская дипломатия. Восточный вопрос, по воле народов, вновь встал на повестку дня. Зимний дворец обуревали сомнения и колебания: со времени Крымской войны прошло всего 20 лет; призрак европейской коалиции против России довлел над сановниками, не исключая канцлера А. М. Горчакова, и самого царя. Субъективно они желали успеха поднявшимся славянам; объективно — пугались последствий разразившейся бури. Русская дипломатия начала маневры, имевшие целью добиться европейского, на базе общего согласия, решения вопроса. Редко когда затрачиваемые усилия приносили столь жалкие плоды; воистину, гора рождала мышь, ибо сочиненные в Петербурге проекты преобразований в Боснии и Герцеговине подвергались правке в Вене, где из них выбрасывались наиболее ценные для населения пункты; затем они поступали в Лондон, где подвергались дальнейшей чистке и превращались в обращенную к султану просьбу о проведении умеренных реформ.
Дизраэли в частной переписке выражал недовольство по поводу медлительности и нерасторопности турок, которые никак не «закроют» Восточный вопрос простейшим способом — расправившись с повстанцами и пришедшими к ним на помощь сербами и черногорцами: «Это ужасное герцеговинское дело можно было уладить в неделю… обладай турки должной энергией».
