Когда в орбиту революции оказалась вовлеченной Габсбургская монархия с ее владениями, простиравшимися на Балканы, угроза нависла над пресловутым статус-кво и шире — над тем равновесием сил в Европе, которое являлось альфой и омегой британского политического курса. 11 февраля, в самом начале событий, Пальмерстон излагал свои мысли в письме Дж. Понсонби, ставшему послом в Вене: «Мы придаем громадное значение сохранению Австрии, как стержня баланса сил в Европе…» Тот же мотив звучал в парламентской речи (29 июля 1849 г.): «Австрия расположена в центре Европы и является барьером против посягательств с одной стороны, и захвата, с другой… Все, что может прямо или косвенно, и даже отдаленно и случайно ослабить и искалечить Австрию, низвести ее из державы первого ранга до второстепенной, явится большим несчастьем для Европы…»
Попытки представителей венгерской революции добиться свидания с «другом народа», каковым сам себя провозгласил Пальмерстон, успехов не увенчались. Министр объявил, что «иной Венгрии, кровле как являющейся частью Австрийской империи, он не знает». Эта декларация похоронила всякие надежды на помощь революционному Пешту со стороны Лондона. Единственное, что министр предложил мадьярам — так это достичь «дружественной договоренности» с Веной. Русскому послу Ф. И. Бруннову со всех сторон советовали побыстрее погасить очаг свободы в центре Европы. Особую настойчивость проявлял Веллингтон: «Действуйте, но достаточными силами». В разговоре с Брунновым Пальмерстон бросил фразу, столь многозначительную в устах официального лица, что посол счел нужным передать ее начальству: «Так кончайте же скорее!» Пальмерстон не только говорил, но и помогал делом. Царизм вечно нуждался в деньгах, и особенно в тяжелом 1848 г.: бюджет был сведен с дефицитом в 32 млн. рублей. Из подвалов Петропавловской крепости в этом и следующем году было вывезено золота на 20 млн. — или 17 % имевшегося запаса. В этих условиях лондонский дом братьев Беринг ссудил российской казне 5 млн. фунтов стерлингов (35 млн. рублей), пошедших на покрытие расходов по венгерскому походу, — а подобного рода операции без санкции правительства не осуществляются. Можно сказать, что карательная экспедиция была совершена на британские деньги. И в парламенте Пальмерстон выступил адвокатом Паскевича; он объявил, что русские части вступили в Трансильванию, входившую тогда в состав Австрийской монархии, и двинулись к Германштадту (Сибиу) и Кронштадту (Клужу) по просьбе местного населения, напуганного приближением венгерских войск.
15 сентября 1849 г. армия А. Гергея сложила оружие под Виллагошем (Ширией); Пальмерстон принес поздравления Николаю I, особо указав на «умеренность и великодушие, проявленные после победы». И, как итог: «Должен признаться, я рад, что все завершилось, хотя все наши симпатии на стороне венгров…»
Несмотря на свои несомненные заслуги, выражения признательности со стороны Габсбургов Пальмерстон не дождался. Дело в том, что ради сохранения целого (монархии как таковой) он советовал поступиться частным, а именно — итальянскими землями: «Самый дешевый, лучший и умный путь, который может выбрать Австрия, — это отказаться спокойно и сразу же от своих итальянских владений и направить внимание и энергию на укрепление оставшихся прибрежных территорий, сплотить их и способствовать развитию их обширных ресурсов». Таких советов в Вене не принимали и (справившись с революцией) не прощали. Канцлер Шварценберг дал отповедь от лица торжествовавшей реакции: «Лорд Пальмерстон полагает себя чуть ли не арбитром Европы. Мы с нашей стороны не расположены предоставить ему роль Провидения. Мы никогда не навязывали ему своих советов; так пусть он не утруждает себя советами насчет Ломбардии… Мы устали от постоянных инсинуаций, от его тона, то покровительственного и педантичного, то оскорбительного, но всегда неуместного. Мы не намерены терпеть его больше».
Любопытна реакция королевы Виктории на маневры «ее» министра. В какой-то степени Пальмерстон стал жертвой собственных деклараций. Он так много и назойливо толковал о свободе народов, размахивал либеральным знаменем и (на словах) отмежевывался от континентальных деспотов, что Виктория заподозрила неладное. В записке премьер-министру Джону Расселу она жаловалась на то, что «без видимого эффекта» предупреждала Пальмерстона насчет опасности «установления сердечной Антанты» с Французской республикой и что «изгнание австрийцев из их владений в Италии явится позором для этой страны» (т. е. Великобритании).
Пальмерстон не заслужил столь горьких упреков «справа».
По отношению к балканским народам он занял ту же позицию, что и по отношению к мадьярам. В 40-х годах, введенные в заблуждение его речами, в Лондон потянулись представители освободительного движения румын и болгар. Некоторым удавалось пробиться в кабинет министра — Пальмерстон был непрочь получить информацию из первых рук, а не через консулов. Выходили делегаты глубоко разочарованными — исповедуемые лордом принципы незыблемости Османской империи не сочеталось с освободительными планами гостей.
В 1848 г. началось подлинное паломничество балкан-цев, в первую очередь румын, к берегам Альбиона. Последние, по словам поэта и дипломата Василе Александри, «осаждали с терпением факиров переднюю лорда Пальмерстона», надеясь использовать в своих интересах давнее англо-русское соперничество и, опираясь на помощь Лондона, ликвидировать русский протекторат над Дунайскими княжествами и добиться введения там конституции.
Конечно, если бы речь шла только о том, чтобы подставить подножку России, Лондон действовал бы без колебаний и однозначно. Более глуёЬкий анализ ситуации приводил к другим выводам: любое расширение автономии и самостоятельности княжеств, тем паче их объединение (к чему стремились деятели 1848 г.) грозило умалением власти султана и подрывало принцип статус-кво. Вернувшийся на пост посла в Константинополе Чарльз Стрэтфорд-Каннинг полагал, что созрели «условия для определенной реставрации турецкого влияния на Балканах», и Пальмерстон оставался глух и нем к речам валашских эмиссаров, обещавших британскому капиталу молочные реки в кисельных берегах в своей стране после обретения ею нового статуса. Форин оффис не остановился перед прямой диверсией против валашской революции. Когда она переживала предсмертные дни, турецкие войска с боем заняли Бухарест, а царские готовились к вторжению в княжество с севера, единственным очагом сопротивления оставался укрепленный лагерь Рукер в Карпатских горах. Здесь были сосредоточены регулярные войска (4 тыс. солдат), 8 тыс. добровольцев и 18 тыс. крестьян. Командовал ими ген. Г. Магеру. К нему-то и прибыл секретарь британского консула, который, по поручению своего начальника, уговорил Магеру сложить оружие, ибо сопротивление якобы отвратит султана от его благодетельных намерений и «может иметь лишь фатальные последствия для Валахии».
Верой и правдой послужив европейской реакции в революционные 1848–1849 годы, Пальмерстон переменил фронт, как только опасность миновала. Устои британской политики дрогнули, но выстояли: Австрийская монархия выползла из состояния агонии; баланс сил в Европе, с некоторыми изменениями, был восстановлен; османская власть на юго-востоке континента не пошатнулась, а кое в чем даже окрепла. Теперь надлежало, расправив плечи, излить обуревавшее Форин оффис чувство солидарности с народами, вступиться за их попранные права, осудить деспотизм, а по ходу дел — приструнить Порту», т. к. из Стамбула поступали тревожные сигналы о попытках выйти из повиновения. Султанское окружение полагало, что 1848 год настолько отвлек внимание «друзей», что те ослабят свой надзор за Востоком. Турки отклонили предложенный домом Ротшильда на кабальных условиях заем, холодно отнеслись к разработанному англичанином А. Джокмусом проекту финансовой реформы. Улемы обвинили великого визиря Мустафу Решида-пашу в попустительстве «нашествию франков в богоспасаемый предел». Стрэтфорд применял широкую гамму средств для того, чтобы воздействовать на турецких сановников, притом не только дипломатически. У Решида и других министров, как в сказке, вырастали дворцы и виллы, и вразумительных объяснений, на какие же средства они строятся, не поступало. Стамбульские острословы уверяли, что Стрэтфорд больше не нуждается в кучере — лошади сами привозят его карету к резиденции визиря. С явной целью — вырвать из рук России защиту прав христиан Стрэтфорд представил Порте так называемые пять пунктов. Они сводились к следующему: новое подтверждение формальным актом принципа веротерпимости и прав христиан в вопросах культа; равноправие всех подданных султана вне зависимости от их религиозной принадлежности; отмена хараджа — налога с земледельцев-немусульман; набор христиан в армию с возможностью производства в офицеры; их право выступать в суде против мусульман.
