В тот же день на заседание Генерального совета Коммуны явились граждане секции Прав человека и заявили, что «вдохновляемые любовью к свободе и равенству, они никогда ни под каким видом не примут вознаграждения за службу родине, которую они поклялись защищать до последней капли крови». Высоко оценив их порыв, вице-председатель Генерального совета отметил, однако, что на такую самоотверженность способны лишь «ненуждающиеся» люди и «что патриот, которому бедность не позволяет отказываться от денег, может честно принять вознаграждение, обещанное декретами солдатам революционной армии». «Тот, кто оказывает помощь родине, — продолжал он, — несомненно, имеет право получить ее, когда она необходима для его существования, и как самое минимальное за свою кровь он должен получить самую необходимую пищу… хлеб»{281}.
Что же можно сказать после этого о версии жирондистов и сочувствующих им историков, будто восставшие шли к Конвенту за подачкой, которую посулили организаторы восстания? Ситуация, запечатленная в документах, совсем не похожа на операцию выплаты жалованья наемному воинству за проделанную работу. Закономерно, что преобладающую часть заявок на получение вознаграждения представили секции, которые, по моей оценке, заняли накануне восстания антижирондистские позиции. Они, точнее 18 включенных в сводку[10] (из 30) антижирондистских секций, представили заявки на сумму 88 688 ливров — три четверти затребованных секциями денег. Антижирондистские секции представили списки примерно на 17 280 человек{282}. Это косвенное свидетельство, что поведение секций в ходе восстания соответствовало в общем характеру их позиции, выраженной накануне 31 мая. Секции запрашивали деньги для действительных участников восстания, нуждавшихся в помощи. И то были, как видим, десятки тысяч людей.
Серьезные затруднения материального свойства возникли в связи с активным участием в восстании и у руководства ряда революционных секций. Секции Бонн-Нувель и Монтрей, например, исполняя распоряжение повстанческого руководства вечером 1 июня о снабжении вооруженной силы продовольствием, реквизировали у булочников и бакалейщиков немало провизии и теперь должны были возместить долг. И с этим членам Центрального революционного комитета приходилось считаться, тем более что они сами вышли из секционного актива и опирались на него. Дела секций оставались близки членам Комитета, а между тем позиции революционных элементов в руководстве ряда секций подверглись после 2 июня яростным и небезуспешным контратакам «умеренных».
При решении своих проблем после 2 июня Центральный революционный комитет не упускал из виду, что приказ ударить в набат лишил заработка за эти дни многих санкюлотов. Избранный из их среды и их представлявший комитет не мог уйти, не выполнив своих обязательств. Ультиматум Комитета общественного спасения был весомым аргументом, но решение о самороспуске мотивировалось иными соображениями.
Поведение «революционных властей Парижа» (Центрального революционного комитета и Революционного генерального совета — таково было официальное название Совета Парижской коммуны после наделения его новыми полномочиями 31 мая) в отношении Конвента и его ведущего органа — Комитета общественного спасения — и в последовавшие за восстанием дни характеризовалось той же двойственностью, что 31 мая — 2 июня.
Уже на заседании Генерального совета Коммуны 3 июня Центральный революционный комитет предложил свою отставку, «чтобы не сохранять слишком долго неограниченных полномочий». Одобрив отчет и высоко оценив деятельность комитета, Совет, судя по протоколам, никак не отреагировал на это предложение. «Возгласом негодования», по свидетельству протоколиста, встретил Совет 4 июня сообщение о том, что городское самоуправление Парижа обвиняется в «желании захватить власть и установить диктатуру над всеми частями республики» и что «некоторые члены Конвента, особенно из Комитета общественного спасения, выразили свое беспокойство по этому поводу». Тотчас решили принять обращение к Конвенту, декларирующее «истинные чувства парижан», и в частности готовность «биться до смерти за свободу, равенство и неприкосновенность национального представительства» и «предать публичному осуждению любого человека, любую власть, любую секцию республики, которые захотели бы господствовать и диктаторствовать»{283}.
В то же время некоторыми своими действиями и решениями Генеральный совет Коммуны продолжал превышать конституционные, муниципальные рамки своих полномочий, вмешиваться в распоряжения и сферу деятельности национального представительства. Так, 3 июня, предположив, что жирондист Инар, сложивший с себя депутатские полномочия, «думает, несомненно, избежать декрета об аресте, который может быть против него принят», Генеральный совет обращается к Центральному революционному комитету с тем, «чтобы арестовать всех депутатов, которые покинут свой пост в опасный для отечества момент». На том же заседании распорядились послать дополнительно к каждому из арестованных жирондистских лидеров двух «настоящих санкюлотов»{284}. Декретом Конвента жирондисты подлежали домашнему аресту под присмотром за каждым по одному жандарму. Эту меру в Коммуне сочли недостаточной, и действительно вскоре Бриссо и некоторые его сподвижники сбежали, чтобы поднять движение в провинции. Когда Центральный революционный комитет сообщил 4 июня о неудаче переговоров его представителей с Комитетом общественного спасения о выделении средств для выплаты компенсации участникам восстания, Совет принял решение направить четырех своих делегатов прямо в комитет финансов, в чем нетрудно увидеть попытку обойти Комитет общественного спасения.
Из протокола заседания Комитета общественного спасения того же 4 июня следует, что явившиеся вместе с мэром четыре члена Центрального революционного комитета «согласились с необходимостью сложить свои полномочия и предложили сделать это перед собранием, созываемым департаментом (администрацией Парижского департамента. — А. Г.), в четверг (6 июня. — А. Г.) или даже раньше, если будет выполнено обещание о вознаграждении национальных гвардейцев и граждан, находившихся под ружьем 31 мая, 1 и 2 числа этого месяца»{285}. В протоколе заседаний Центрального революционного комитета от 4 июня нет записи об этой миссии, но есть письмо из Комитета общественного спасения от того же дня, которое подтверждает, что с членом Центрального революционного комитета Митуа была достигнута принципиальная договоренность относительно выделения денежных средств{286}.
В то же время в протоколах повстанческого комитета сохранилась запись о том, что комитет 4 июня отверг предложение о «прекращении осуществления своих функций до собрания конституционных властей». По некоторым свидетельствам, быстрейшего роспуска добивался наиболее видный в повстанческом органе представитель Якобинского клуба Ассенфрац. Он внес на рассмотрение комитета письменное заявление, под которым «заставил подписаться, застигнув врасплох нескольких членов»{287}.
Если повстанческое руководство твердо и бесповоротно решило сложить с себя полномочия на собрании, назначенном на 6 июня, то почему же буквально накануне было предложено распуститься до этого срока. Почему вопрос о роспуске приобрел неожиданную остроту? Вероятно, были колебания относительно полномочий повстанческого комитета, и городские руководители задумали передать решение вопроса на усмотрение собрания всех конституционных властей, комиссаров секций и коммун Парижского департамента, от имени которых и действовал Центральный революционный комитет. Находившийся в Коммуне комиссар секции Пик сообщил революционному комитету своей секции, что собрание созывается «для обсуждения вопросов, касающихся всех конституционных властей», и. секционный комитет нашел, что ввиду их важности «на собрании должны присутствовать все члены комитета, которым позволит время»{288}.
Работа Центрального революционного комитета еще 4 и 5 июня шла полным ходом, причем она оставалась деятельностью центрального и чрезвычайного, а не обычного местного органа власти. Его комиссары, к вящему неудовольствию Комитета общественного спасения, по-прежнему контролировали отправку писем и газет из Парижа, стремясь не допустить распространение в провинции враждебной информации о событиях 2 июня. Его члены, особенно Варле, рьяно занимались составлением обвинительного акта против арестованных жирондистов. Комитетом 4 июня было отдано распоряжение обезоружить арестованных жирондистов и усилить их охрану. К комитету обращались не только с просьбами навести порядок в той или иной секции, но и за указаниями, например, относительно проведения принудительного займа на своей территории{289}.
