Издавна тихо враждовали дворяне шпаги и дворяне мантии. Теперь в годы кризиса столкнулись их политические амбиции. Первые хотели диктовать свою волю в королевстве, используя Генеральные штаты, вторые стремились утвердить как можно прочнее позиции суверенных судов в системе государственной власти. Сейчас дворянство шпаги, собиравшееся на нелегальные ассамблеи, с особой силой требовало созыва Генеральных штатов{63}. Духовенство поддержало это требование. В ответ парламент постановил прекратить проведение дворянских ассамблей. Конфликт грозил вылиться в вооруженное столкновение. И лишь вмешательство герцога Орлеанского предотвратило его. Идея созыва Генеральных штатов провалилась. Королева, умело использовавшая раздоры среди ее противников, обещала созвать Генеральные штаты 8 сентября 1651 г., т. е. вскоре после достижения Людовиком XIV совершеннолетия (французские короли в то время считались совершеннолетними с 13 лет), когда он мог любое обещание регентши объявить недействительным.
Действиями королевы по-прежнему руководил Мазарини. Изгнанный министр был в курсе всех политических событий во Франции. Все большее число влиятельных лиц находило необходимым вступить с ним в тайную переписку. Коалиция, добившаяся освобождения принцев, распадалась. Рассорившись с Конде или в очередной раз разочаровавшись в нем, фрондеры спешили вступить в контакт с Мазарини. Торговали своим содействием его возвращению.
Один из важнейших нервных центров французского государства находился теперь в живописном замке Брюль в рейнской Германии. Там кардинал вновь обретал силу и власть. Это давалось напряженным усилием ума, всех духовных и физических возможностей. В его письмах к королеве иногда прорывались ноты усталости. «Мне крупно повезет, — писал Мазарини, — если среди всех этих интриг, докладов, предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры»{64}. Но выхода не было. Отказаться от борьбы он не мог. Вне политики, вне наслаждения властью и наслаждения борьбой за власть его ждала пустота доживания отпущенного ему срока.
С властью возвращалось богатство. Уже к концу 1651 г. финансовое положение Мазарини заметно улучшилось. Этим он был во многом обязан стараниям своего молодого интенданта Жана-Батиста Кольбера. Тот проявил чудеса ловкости и трудолюбия, собирая по крупицам, казалось бы, безнадежно погибшее состояние своего господина. Кольбер оспаривал сомнительные претензии заимодавцев, выкупал ценные вещи, отданные в залог, вел утомительнейшие переговоры с враждебно настроенными магистратами. В ноябре 1651 г. в частном письме Мазарини писал о своем управляющем: «Я уверен в том, что Кольбер — за меня, в том, что он утопит любого человека из тех, кого он любит, ради моих интересов. Это для него дело чести, и к тому же я ему плачу. Кольбер исходит из того, что, продвигая мои дела, тем самым он делает свои»{65}. Чаша политических весов вновь колебалась в пользу Мазарини, и усилия Кольбера оказывались не напрасными.
Мазарини и королеве предстояло провести еще не одну битву, чтобы покончить с Фрондой, по с 7 сентября 1651 г. политическая ситуация существеннейшим образом изменилась. Период регентства закончился. 5 сентября 1651 г. Людовику XIV исполнилось тринадцать лет, а 7 сентября состоялась официальная церемония, возвещавшая о начале его номинально самостоятельного правления. Париж и все крупнейшие города Франции совершенно по-особенному прожили этот день. В столице огромная толпа народа заполнила с рассвета все улицы, по которым должен был проехать королевский кортеж. Воздвигли трибуны до высоты второго этажа, в некоторых домах проделали новые окна. Только бы увидеть событие.
В 9 часов утра королевский кортеж из Пале-Руаяля направился к Дворцу правосудия. Процессию открывали два трубача. Затем церемониальным маршем шествовали отряд королевской охраны, рота легкой кавалерии, 800 дворян, прево парижских торговцев с отрядом городской милиции, отряды швейцарцев. В сиянии расшитой золотом одежды шли придворные, коменданты крепостей, генеральные лейтенанты провинций. Грива лошади под одним из них была так искусно завита и украшена лентами, что в толпе решили: не иначе как лучший дамский парикмахер приложил к ней руку. Вновь трубачи. За ними губернаторы провинций, маршалы Франции. Обер-шталмейстер нес шпагу короля в ножнах из голубого бархата, усеянного голубыми же лилиями. За ним шли королевские пажи, телохранители, привратники. Наконец в окружении оруженосцев появился сам король. Ликованию толпы не было предела.
Согласно ритуалу, король-мальчик прослушал в тот день торжественную мессу в Сен-Шапели. Затем в Большой палате Парижского парламента он объявил, что, согласно закону его государства, он берет на себя управление страной и надеется, что милостью божьей его правление будет ознаменовано благочестием и справедливостью. После оглашения королевской декларации, большую часть которой от имени короля зачитал канцлер, принцы крови, герцоги, пэры, маршалы и священнослужители высшего ранга подходили к королю, целовали ему руку и клялись в верности.
Весь Париж ликовал. Не умолкая звонили церковные колокола. Салютовали пушки Бастилии, городских стен и маленького форта Пале-Руаяля. Фонтаны били вином. Повсюду раздавались крики: «Да здравствует король!» Люди танцевали на площадях и улицах. Ночью город сверкал праздничными огнями, в небе полыхал фейерверк.
Для одних этот праздник был поводом для больших иллюзий, для других — ритуальным действием, не сулившим ничего хорошего, для третьих — предвестием победы.
Уже на следующий день парижане услышали о переменах. Новым хранителем печати был назначен первый президент парламента Матье Моле, Шатонеф заменил Шавиньи на посту первого министра, сюринтендантом финансов стал маркиз Ля Вьевиль. Мазаринисты и фрондеры образовали хрупкий альянс, который скрепляла лишь общая вражда к Конде.
Принц Конде не участвовал в церемонии, посвященной совершеннолетию короля. Правда, он послал королеве письмо, в котором поздравлял ее с этим событием и во вполне куртуазных фразах объяснял мотивы своего отсутствия. Анна Австрийская отнеслась к отсутствию Конде как к демаршу и фактическому объявлению войны, а в письме усмотрела личное оскорбление. Она отдала приказ маршалу д’Омону распустить сосредоточенные в Шампани войска принца, что привело к вооруженному столкновению.
Междоусобная война вступила в новую фазу. Сторонники принца укрепились в Монроне, Бурже, Ля-Рошели. Оставив Каталонию испанцам, к нему на помощь двинулся генерал Марсен. Конде мог всецело рассчитывать на помощь Бордо. Договор о военном союзе обеспечивал ему поддержку Испании. Силы мятежников были значительны. Но отнюдь не беззащитной была и королева. Мазарини удалось переманить на ее сторону Тюренна, одного из лучших военачальников Франции и Европы, а также его брата герцога Буйона. Стал мазаринистом уставший от бесплодного бунта и вечных измен жены герцог де Лонгевиль, подвластная ему Нормандия сохранила спокойствие. Бретань, Прованс также остались в сфере влияния правительства.
Для буржуа южных городов так же, как Парижа, Конде был лишь силой, опираясь на которую можно было отстаивать свои вольности и привилегии. Полной победы Конде никто, кроме его ближайших сподвижников, не хотел. Города, даже вставшие на сторону принца, при подходе королевских войск не оказывали им сопротивления. Особенно негативную реакцию вызывал союз принца с испанцами. Общеполитическая слабость мятежников усиливалась вследствие военных неудач. К зиме в их руках оставалась только провинция Гиень, и все еще не сдавалась осажденная крепость Монрон.
Казалось, война подходила к концу, кризис себя исчерпал. К тому же на посту первого министра Шато неф показал себя очень ловким человеком. Он все больше завоевывал доверие королевы. Ситуация могла стабилизироваться до такой степени, что во Франции не нашлось бы места для одного человека — для Мазарини.
И вот 25 декабря Мазарини пересек границу Франции и отужинал в Седане. Он не умел проигрывать. В Парижском парламенте разбушевались страсти, было принято постановление: мэрам и эшевенам городов воспрещалось давать проезд кардиналу, Мазарини и его сторонники обвинялись в оскорблении королевского достоинства, наконец была обещана награда — 150 тыс. ливров любому, кто доставит Мазарини, живым или мертвым, в Париж. Но его никто не доставил, и вскоре он был вновь при дворе Анны Австрийской, в очередной раз покинувшей столицу королевства.
