Заседание палат парламента, на котором обсуждался вопрос о Бордо, проходило при огромном стечении народа. Толпа вплотную придвинулась к Дворцу правосудия. И когда из залы Большой палаты вышли генеральный наместник (наместник регентши в Париже на время ее отсутствия) королевства герцог Орлеанский, Поль де Гонди и Бофор, путь им был закрыт. Раздавались крики: «Долой Мазарини! Да здравствуют принцы!» Среди простонародья мелькали лица переодетых офицеров полков, которыми командовал Конде. Многие пришли на площадь вооруженными. Охрана герцога Орлеанского взвела курки на мушкетах, предупредила, что будет стрелять. В ответ прозвучал призыв: «К оружию!» Наместник королевства поспешил спрятаться во Дворце правосудия. Но его спутников смутить было не так просто. Хотя Гонди в схватке проткнули кинжалом стихарь, он не обратился в бегство. Этот священнослужитель отличался исключительным присутствием духа. Впоследствии в мемуарах он напишет о событиях того дня одну фразу: «В мелкой потасовке убили двух людей из охраны Месье (так в то время официально называли герцога Орлеанского)»{61}. Бофор с помощью своих людей и охраны герцога Орлеанского отогнал манифестантов.
Если это выступление не произвело какого-либо впечатления на коадъютора, то генеральный наместник спешно отправил личного посланца к Мазарини с просьбой, как можно скорее заключить мир с Бордо и возвращаться в Париж.
События разворачивались с бешеной скоростью, в то же время к лучшему в стране ничего не менялось. Политические страсти кипели, народ бросался поддерживать то одну партию, то другую, по во всех битвах и бунтах тех лет вряд ли можно было набраться политической мудрости. Колесо истории крутилось вхолостую. Гонди обретал и терял популярность, вновь обретал, чтобы снова ее потерять… Так же было с Бофором, принцем Конде и другими вождями Фронды. Лишь разочарование и усталость накапливались год от года. Деревни разорялись. Народ нищал. Приходила в упадок торговля. Страна откатывалась в своем экономическом и социальном развитии назад. Люди теряли интерес к политическим событиям. Хотелось тишины и мира. Любой ценой. Беспорядки лишь подготавливали почву для торжества авторитарности. И пожалуй, самый топкий из политиков того времени кардинал Джулио Мазарини это ощущал. Год спустя, находясь в изгнании, он четко сформулирует мысль, верную не только для времен Фронды: «Беспорядки, когда они доходят до крайности, неизбежно ведут к утверждению абсолютной власти»{62}.
Сам кардинал любил власть, умел ею пользоваться, по его властолюбие никогда не доходило до мании. Власть всегда служила ему, а не он ей.
Чтобы прекратить Фронду, надо было сосредоточить власть в одних руках. Мазарини прекрасно понимал это, как понимал и то, что заключение мира с бордоскими бунтовщиками на условиях, ими продиктованных, будет означать лишь временную передышку. Но положение в Париже принуждало к уступчивости. Со дня на день можно было ждать известия о том, что Парижский парламент под давлением очередного бунта в городе потребовал освобождения принцев. Лучше полупобеда-полупоражение, чем полная катастрофа.
Мазарини удовлетворил все основные пожелания парламента Бордо, мир был заключен.
* * *
За время очередной передышки произошла и очередная перегруппировка сил. Опасаясь усиления коадъютора и его сторонников, Мазарини нарушил обещания, данные Гонди при заключении союза. Более того, первый министр заявил, что Гонди никогда не получит столь желанного кардинальского звания. Этим откровенным объявлением войны Мазарини не оставил противнику выбора. Тот стал искать сближения с принцами и исподволь готовить почву для их освобождения. Он вступил в переговоры с Анной де Гонзаг, принцессой палатинской, без устали интриговавшей в пользу клана Конде. Политические авантюры в те годы вошли в моду не только среди мужчин, но и среди женщин. Женщины и девицы из самых знатных семей Франции не только очертя голову плели нити заговоров, но порой пытались даже командовать войсками. Пальму первенства в этой армии авантюристок удерживали Анна-Женевьева де Лонгевиль и принцесса палатинская. Осенью 1650 г. Анне де Гонзаг, пожалуй, даже удалось затмить свою соперницу на поприще интриг. Она пообещала Полю де Гонди, что тот получит желанную шапку кардинала с помощью ее сестры, королевы Польши. Ранее польский вариант получения кардинальского сана должен был разыгрываться в пользу принца де Конти. Теперь по освобождении принц должен был жениться на мадемуазель де Шеврез, любовнице Поля де Гонди. Таким образом, коадъютор должен был совершить странную сделку: обменять любовницу на шапку кардинала и освободить принца, заключению которого ранее сам же столь сильно способствовал. По поводу освобождения принцев развернулась крупная торговля, их бывшие противники наперебой предлагали свои услуги. Складывалась пестрая и пеленая коалиция, коалиция на час. Парижский парламент, не имевший силы для проведения собственной политики, подчинялся прямому и косвенному давлению коалиции, во главе которой на этот раз вместе с Полем де Гонди оказался наместник королевства герцог Орлеанский.
Королева получала все более грозные ремонстрации парламента с требованиями освобождения принцев и изгнания Мазарини. И это не было простым повторением 1648 г. Генеральный наместник королевства Гастон Орлеанский распорядился, чтобы все командующие воинскими частями подчинялись только его приказам. Распоряжение было зарегистрировано парламентом. Мазарини оказался лишенным важнейшей прерогативы исполнительной власти.
Не имея поддержки среди дворянства, которое на своих тайных ассамблеях осудило его политику, ненавидимый парижанами до такой степени, что ему было опасно показываться на улицах, преследуемый фрондерами, первый министр королевства понял, что проиграл битву. В ночь на 6 февраля 1651 г. в сопровождении небольшого эскорта он покинул Париж.
Через несколько дней к бегству из Парижа приготовилась и королева. Но вместо верного Сегье хранителем печати в то время был навязанный ей фрондерами Шатонеф. Он не преминул предупредить Мерье о готовившемся побеге. Неспособный к энергичным действиям принц призвал коадъютора. Тот не стал терять времени даром. Барабанным боем в городе была поднята тревога. Были отряжены конные патрули объезжать улицы, под ружье подняты отряды городской милиции.
По шуму в городе догадавшись, что ее замыслы раскрыты, королева поспешила уложить сына, уже готового к отъезду, в постель и сама как бы приготовилась ко сну. Ее поспешные действия оказались не напрасными. Весть о готовящемся не то бегстве, не то похищении королевы с сыном облетела не только дома аристократов и буржуа. Многие простолюдины направились к Пале-Руаялю.
Перед дворцом собралась толпа. Напряжение нарастало… И тут Анна приказала открыть двери дворца и впустить народ. Опа сама повела людей в комнату сына. Успокоенные и даже сконфуженные при виде спящего мальчика (двенадцатилетний король умело притворялся) люди покинули дворец. Двоих, как ей показалось вожаков, королева попросила остаться. В беседе с ними она провела всю ночь у кровати сына.
Так началось заключение королевы в столице ее королевства. С этой ночи ворота Парижа строжайшим образом охранялись. Всех выезжавших из города тщательно осматривали.
Тем временем Мазарини добрался до Гавра, чтобы объявить принцам об их освобождении. Он надеялся вновь заключить союз с Конде. Находясь в тюрьме, принц был прекрасно осведомлен о происходившем в стране. Он не видел смысла в союзе с противником, потерпевшим сокрушительное поражение.
Мазарини отправился в изгнание. Конде вскоре с триумфом въехал в Париж.
Дом Конде достиг пика своего могущества. Со всех сторон раздавались советы заключить Анну в монастырь, принцу Конде объявить себя регентом… Сам принц желал быть полновластным первым министром, посягать же на права королевы не входило в его планы. Существовали определенные законы аристократической этики, нарушение которых он, принц крови, считал для себя невозможным. А времени для раздумий на этические темы не было. Ситуация все время менялась.
